Анна среди индейцев - Пегги Херринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тимофей Осипович, — начинаю я. — Я вынуждена просить вашей помощи в очень важном вопросе. Это касается нашего будущего.
— Нашего будущего? Слишком серьезный предмет для хорошенькой девушки. Или вы говорите о нашем совместном будущем — нас с вами?
— Оставьте ваши насмешки, или я уйду.
— Уйдете? Нет, пожалуйста, я не могу жить без вас. — Он выдавливает всхлип и смахивает с глаз воображаемые слезы. Как смеет он смеяться над моим мужем?
— Подождите, — зовет он, когда я почти ухожу с берега. — Вернитесь.
Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему, пытаясь определить, насколько он искренен. Невозможно предугадать, как он себя поведет, но он все еще мне нужен. Поэтому я говорю:
— Маки беспокоит наше присутствие. Он опасается, что мы доставим им неприятности. Я заверила его, что мы не будем этого делать.
— Ну, это само собой разумеется, — отвечает Тимофей Осипович, подходя ко мне. — Мы сдались. Пленные не в том положении, чтобы объявлять войну.
Порыв ветра бросает прядь длинных волос ему на лицо, он смахивает ее и заправляет за ухо.
— Дело не только в этом. Маки хочет, чтобы мы вели себя мирно. И работали. Зарабатывали свой кров и пропитание, пока нас не спасут.
— Я счастлив буду подсобить время от времени.
— Нет, — отвечаю я с досадой. — Вы не понимаете. Маки помогает нам, поэтому мы должны помочь ему. Я собираю хворост и ношу воду. На этой неделе я собираю моллюсков. Мы все должны работать, пока нас не спасут.
Он смеется.
— Скажите своему тойону, что я готов исполнить его просьбу. Но между нами — я не буду ничего собирать и носить. Я не его раб.
— Вы не понимаете, какова жизнь здесь.
— А что понимаете вы, госпожа Булыгина? — Он так подчеркивает слово «госпожа», что у меня бегут мурашки. — Расскажите мне. Что вы знаете о рабстве? Ваш отец держит рабов в Петербурге?
— Они не рабы, — восклицаю я. — Они дворовые.
Едва я произношу эти слова, как мне вспоминаются споры отцовских друзей. Я думаю о Марии. Мне становится неуютно, и я жалею о своих словах, но Тимофей Осипович всегда знает, как подначить.
Он смеется. Надо мной.
— А ваш дорогой муж? Вы же не верите, что алеуты здесь по собственной воле?
— У них договор с компанией! Он хорошо с ними обращается!
Тимофей Осипович не перестает смеяться.
— А я? Когда уже реформы вашего царя коснутся меня? Когда уже он даст мне имение, где я смогу жить, как ваш отец?
— Оставьте моего отца в покое! И передайте остальным мои слова! — Я говорю так громко, что дети на берегу перестают гоняться за водорослями и оборачиваются. — Не смейте подвергать наше спасение опасности.
Я ухожу, а потом корю себя за то, что снова не сумела вести себя как взрослая. Как он всегда ухитряется внушить мне ощущение собственной инфантильности?
— Вы работаете слишком усердно, — кричит он вслед.
Несмотря на свои слова, Тимофей Осипович, скорее всего, все-таки поговорил с остальными. На следующий день я вижу, как его верный Овчинников с алеутами помогают кви-дич-чу-атам копать яму рядом с домами. Они разрыхляют землю длинными палками с острым концом, а потом выгребают ее корзинами и ссыпают в кучи. Овчинников чертыхается, когда у него ломается палка, но колюж дает ему другую. Яма становится все глубже и к концу дня превращается в настоящий котлован.
Ни муж, ни Тимофей Осипович не принимают участия в рытье ямы, и я не понимаю почему. Надеюсь, они не бездельничают, а если и так, то Маки хотя бы об этом не ведает.
Вечером, когда мы едим у огня, я спрашиваю:
— Где вы были весь день?
Муж искоса оглядывается на Тимофея Осиповича и отвечает:
— По ту сторону мыса.
— Работали, — говорит Тимофей Осипович. — Мне сказали, что нам следует работать.
Он смотрит на меня и улыбается, подняв брови.
Он ничего не сказал мужу. Разве не так? Николай Исаакович не поднимает глаз от еды, и я понимаю, что лучше ни о чем не спрашивать. Главное, что они работают.
На следующий день я замечаю, как Овчинников с алеутами помогают делать доски из выброшенного на берег бревна. Один человек забивает в дерево клинья тяжелым каменным орудием. Каждый удар эхом разносится по бухте. Алеуты держат доску и снимают ее с бревна, когда она откалывается. Доска отсоединяется легко, не требуя применения силы. Потом Овчинников с другими мужчинами несут доски с берега к домам. Должно быть, они тяжелые: каждую держат четверо.
Я наблюдаю за этим с берега, где мы работаем с Инессой и той второй девушкой. Мы вытащили корзины с мидиями из моря и теперь убираем с них бороды. Они жесткие, как сухая солома, и иногда так крепко сидят на мидиях, что у меня не получается снять их без ножа. Каждую бороду я кидаю в начатую девушками кучу. В конце концов куча становится такой большой, что ею можно было бы набить перину, но неясно, как кви-дич-чу-аты используют эти бороды. Наверное, ими можно скрести рыбу или кухонную утварь — я вижу это, потому что сама этим занималась.
Очистив моллюсков, мы складываем их обратно в корзины и несем к яме, выкопанной с помощью наших моряков. Она выложена листьями папоротника и пышет жаром закопанных на дне углей. Я готовлюсь перевернуть корзину, чтобы высыпать в нее мидии, но Инесса останавливает меня. Она становится на колени у края ямы и принимаются по одной класть туда мидии. Нагнувшись, она укладывает каждую мидию так, чтобы между ней и соседней не оставалось места. Я опускаюсь рядом и принимаюсь делать то же самое. Мы работаем медленно и сосредоточенно, подталкивая мидии друг к другу. Я купаюсь в тепле, окутывающем мне лицо и руки. Когда корзины пустеют, вся яма покрыта темными овалами и мерцает, словно полна самоцветов. Мы покрываем мидии новым слоем папоротника, сверху кладем коврики из кедровой коры и подтыкаем края.
Две женщины льют в яму воду из большой корзины. Вода шипит, над ямой поднимается облако пара. Женщины несут вторую корзину, потом третью. Чем больше воды, тем сильнее валит пар. Спустя несколько минут он рассеивается и поднимается аромат тушеных мидий.
Коврик снимают, папоротник — теперь черный — убирают. Из ямы вырывается едкий запах мокрых углей. Раковины раскрылись, из каждой проглядывает оранжевый край. Мы выскребаем плоть — все еще сыроватую — и нанизываем мидии рядами на острые палки. Мы
