Президент планеты - ЧБУ

Свалок за чертой города было немного, а бездомных неисчислимое количество, поэтому во избежание войны различные отряды бездомных договорились поделить между собой время нахождения на свалке. Смена людей, живущих под эстакадой ФедЕкс-роуд, начиналась в шесть утра и заканчивалась через тридцать минут. За это короткое время нужно было сперва найти, а потом забрать всё, что захочешь. Если за полчаса не уложился, другие бездомные помогут убраться побыстрее.

Вместе с остальными Дарвин проснулся без двадцати шесть и отправился на свалку. Солнце только начало показываться на горизонте. Каждый день сюда приезжали сотни грузовиков, и среди отходов можно было найти массу полезных вещей. В этот день Дарвин вознамерился найти музыкальный инструмент. Он уже три недели не сидел за роялем и соскучился по музыке. Ему подошло бы что угодно: флейта, аккордеон, скрипка, даже губная гармошка. Он не умел на них играть, зато у него был слух, и он не раз видел, как это делают другие.

На границе свалки бездомные разделились, Серджио махнул Дарвину, и начался процесс поисков.

В основном здесь были пластиковые пакеты, бутылки и одноразовые контейнеры. Но встречались и изумруды посреди угля. Вчера Дарвин нашёл сломанные часы в виде нефтяной вышки. Они не ходили, и стекло на них треснуло. Руди их починил, и с тех пор Дарвин посматривал на них каждые две минуты. Таких красивых часов у него не было, даже когда он мог позволить себе золотые с самоцветами. В этих была некая загадочная романтика, какую невозможно купить за деньги.

К шести пятнадцати солнце полностью взошло, согревая всех своими лучами. Неподалёку оказался незнакомый бездомный с другого конца ФедЕкс-роуд. Он был на такой стадии опьянения, что мог бы взорваться, как пустой бензобак, если к его рту поднести спичку. Он еле стоял на ногах и понятия не имел, что ищет. Дарвин решил прочитать ему свой фристайл. Он всегда это делал, когда был чем-то занят. Когда он выкладывал свои треки на Грайндхаусе под псевдонимом ЭмСи Разрушитель, на него лилась критика, а сейчас он мог делать это бесконечно, и никто его не останавливал:

– Ты идёшь рядом со мной. Но ты не из нас, ты не найдёшь здесь контрабас. Это моя земля и моё время, уходи отсюда, пока ноги целы. Вот бы увидеть свой рояль, я бы сыграл на нём тебе вальс. Удивил бы всех Джузеппе Верди, на своём офигительном концерте. Показал бы – среди вас бог, в среде музыки я – Ван Гог. Е. Я умею всё, и я лучше всех, меня ждёт только успех.

– Ты что, болен? – спросил пьяница, еле стоя на ногах. Его взгляд не мог сфокусироваться. – Приятель, ты несёшь какую-то чушь.

– Это фристайл, приятель, – ответил Дарвин, покачивая головой и переступая с ноги на ногу под свой внутренний ритм. – И я крут, если не видишь этого, тебе капут. Тебе скажу я, кто мой кумир и в своей музыке он – ювелир. Тебе должен быть знаком Балькуда, который Томми из Голливуда. Я хочу быть, как он, звездой, собирать стадион земной. Посмотри вот на это. – Дарвин приподнял грязную байку, доставшуюся ему от Джо, старого владельца палатки. Под ней он носил безрукавку с принтом Томми Балькуды, самого известного рэпера. – Это мой герой, его голос – золотой.

– Это тот придурок из телевизора? – утвердительно спросил пьяница. – Его музыка – говно собачье. А твое пение – курам на смех.

– Это не пение, а рэп. Его читают.

– Лучше бы учебники почитал.

– Тебе это не сильно помогло, алкашоид, – ответил Дарвин так, будто из них двоих он был взрослым. – И больше не вякай про моего любимого исполнителя. Он в сто раз круче тебя, защекан!

В этом месте было гораздо тише, чем в городе. Здесь были лишь наземные дроны. Некоторые из них имели пару ног и пару рук, только голова отсутствовала. Другие передвигались на гусеницах и орудовали двумя ковшами. Третьи разрезали мусор огромными вибрирующими ножами, а четвёртые стояли у конвейерной ленты и забирали из ползущих перед ними отходов то, что надо было переработать. Последние выглядели как обыкновенная лапа с вакуумным насосом. Чуть в стороне стояли ангары для переработки. Мусор поступал туда в пластиковых контейнерах, а уезжал уже переработанным на грузовиках компании «Рено».

Свалка и многочисленные бездомные на ней напоминали Дарвину стаю диких сорок. Они так же прилетали сюда с восходом солнца, бродили среди отходов и выискивали что-нибудь полезное. Иногда улетали с куском блестящей этикетки от мороженого или дешёвой подвеской из искусственного золота.

Внезапно посреди свалки Дарвин заметил мужчину в трусах и зелёных резиновых сапогах. Вид у него был безумный, волосы взъерошены. Всего его покрывали пятна грязи, а на груди виднелась спиралевидная татуировка, похожая на водоворот. Лицо его опухло, из-за чего трудно было определить и возраст, и национальность. Он смотрел на мальчика и не двигался, словно решал, стоит ли подойти и заговорить.

– Эй, малыш! – закричал с другого конца свалки Шичиро. Дарвин оглянулся на своего приятеля, а когда снова посмотрел в сторону безумца, тот уже уходил прочь. На спине у него было несколько ран, словно от ударов плетью.

– Каких только типов мир не носит, – протянул Дарвин и пошёл на голос.

Шичиро был японским иммигрантом, приехавшим сюда в поисках работы. Его бросила жена через неделю после переезда, и он решил, что больше не проработает в своей жизни ни дня. Он был невысоким, узловатым и с таким ужасным зрением, что даже в огромных очках с толстыми линзами он едва различал, где находится. Не будь он антиаугом – человеком, отрицающим улучшения тела, – давно вставил бы себе искусственные глаза.

– Быстрее иди сюда! Ты не поверишь, что я нашёл.

Со всей возможной скоростью Дарвин побежал в сторону Шичиро. Его ноги словно скользили по воздуху. Неужели тот нашёл музыкальный инструмент? После трёх недель без музыки он чувствовал себя как наркоман. Даже будь там гитара с одной струной, он бы почувствовал себя лучше. Прежде он не задумывался, что будет скучать по своему роялю.

Когда Дарвин сказал, что хочет читать рэп, мама с няней настояли на музыкальной школе и с тех пор следили, чтобы он не ленился и не прогуливал занятия. Дарвин минимум час в день сидел на банкетке и заучивал заданные ему композиции. Где-то в середине обучения он так возненавидел музыку и процесс её извлечения, что готов был разбить рояль топором, чтобы больше не сидеть за ним. В тот момент он даже не