Президент планеты - ЧБУ

– Ты уже не первый день сидишь на своём стуле и ничего не делаешь, – ответил Дарвин. – В третий раз меня этим не удивить.

– Об этом я тебе и говорю. Может быть, однажды ты познаешь всю суть жизни уличного джентльмена и освоишь искусство ожидания. И не будет для тебя вещи проще, чем сидеть на месте и ждать. Просто ждать и ничего не делать. Считай, что мы с тобой поспорили. Итак, я начинаю сидеть.

– Вовсе мы с тобой не спорили, и билет в кино я красть не пойду.

Кутайба сделал глубокий глоток «фанты», такой долгий, что у Дарвина на его месте свело бы челюсть. Этим он показывал своё превосходство в искусстве растягивания времени. Он всё умел делать медленно, даже такие вещи, которые невозможно было растянуть. Однажды он набивал трубку шесть часов.

Делать ничего не оставалось: Дарвин сел рядом с Кутайбой и стал ждать. Великий мастер ожидания надел женские солнцезащитные очки, откинулся на спинку, заложил руки за голову и замер. Через некоторое время Дарвину показалось, что Кутайба заснул, и он аккуратно тронул его за руку.

– Я не сплю, малыш, – ответил старик. – Я, как снайпер, могу часами оставаться неподвижным. Если хочешь постичь моё знание, просто расслабься. Достигни такого уровня релаксации, когда тебе будет лень делать абсолютно всё, даже двигать головой. Когда я погружаюсь на этот уровень, для меня даже моргание становится титаническим трудом. Очисти свои мысли, пусть в твоей голове будет пусто, как на здешних улицах рано утром.

Трудно было расслабиться, когда в голове у Дарвина засела мелодия из трека Эдвина Торреса: «Поздней ночью в вагоне-ресторане хотел уснуть, ходил как привидение, искал дурман, а нашёл тебя, ты пила мартини в одной пижаме». Невозможно было очистить голову от этой мелодии. Если песни приходили в голову, то покидали её, когда захочется им, а не хозяину головы. Нога непроизвольно покачивалась в такт мелодии.

– Расслабься, – сказал Кутайба, заметив его покачивающуюся ногу. В нём было безграничное терпение, и он мог учить Дарвина искусству ожидания вечно. – Почувствуй звуки окружающего города, пусть они проникнут в тебя. Станут тобой.

Сколько бы Дарвин ни пытался расслабиться, это у него не получалось. Рядом с ним лежал синтезатор, и он притягивал взгляд как магнит. С минуту Дарвин сидел неподвижно, а затем сдался.

– Ты ещё познаешь искусство ожидания, – подбодрил его старик. – В следующий раз.

Руди вернулся через четыре часа, показавшиеся Дарвину долгими днями. В руках он нёс белый мешок с кучей разобранных приборов. При виде мальчика с горящими глазами коротышка-индеец остановился и в нерешительности поинтересовался:

– Что с тобой?

– Я нашёл синтезатор. Точнее, не я, это был Шичиро. Он не работает, почини его. Пожалуйста, почини, почини. Я тебе потом куплю всё, что захочешь. Собственную мастерскую, только сделай, чтобы эта штука работала.

– Потише, пацан, я себе все руки ободрал, пока ковырялся в промышленных отходах в зелёном квартале.

Спустя пятнадцать минут Руди вышел из своей палатки, переодевшийся в лёгкую дневную одежду и с перебинтованными запястьями. На жёлтой тряпке проступили пятна крови. Руди выглядел как противоположность Дарвина: жира в его теле едва набрался бы даже процент. Его худые мускулы выделялись под кожей, он словно состоял из одной непрерывной мышцы без суставов. Кожа на его руках выглядела так, будто ему сделали пересадку, взяв её у носорога. Все его ладони покрывали мозоли. Худые плечи украшала не самая презентабельная голова. А на лице отражалось колоссальное количество выпитого спирта.

– Давай сюда свой прибор, – произнёс он, обрадовав Дарвина больше, чем могла бы обрадовать новость о заключении под арест Тауэра, Монтеса и Уэбстера.

Синтезатор не произвёл на Руди никакого впечатления. Он не был музыкантом, и для него инструмент для извлечения звука ничем не отличался от метлы для уборки мусора. Из двух этих предметов Руди выбрал бы метлу. Она для него была полезнее.

Винты у синтезатора были необычной формы, и, чтобы найти для них отвёртку, пришлось долго копаться в ящике. Наконец Руди приподнял крышку и заглянул внутрь, где скрывалось сердце синтезатора. Под ней оказалась одна большая плата с девятью маленькими. Повсюду располагались разноцветные палочки, баночки, непонятные приборы и провода. Руди тщательно всё осмотрел, сунул нос в каждую щель. Посмотрел что-то на своём телефоне и печально произнёс:

– Никаких повреждений не видно. Скорее всего, перегорел один из элементов цепи. К сожалению, я не знаю, как он устроен, поэтому не смогу помочь.

И всё. Дарвина словно ударили по голове. Он пытался что-то произнести – язык лишь судорожно бился о щёки, как у умирающего от жажды. Несколько часов он тешил себя иллюзиями, будто уже вечером будет играть знакомые ему мелодии, а все окружающие будут сыпать комплиментами.

Ему даже не надо было вспоминать старые композиции. Стоило лишь закрыть глаза, как пальцы сами принимали нужное положение. Не глядя на клавиши, он мог бы сыграть любую из выученных мелодий, разговаривая при этом на отвлечённые темы. Иногда ему казалось, что во время игры его пальцами управляет второй мозг, спрятанный где-то в груди.

Слова Руди ошеломили его, выбросили из мечтаний в суровую реальность. Синтезатор не заработает, и Дарвин не сыграет музыкальный концерт номер три в фа миноре, ещё месяц назад ненавидимый всей душой.

– Извини, малыш, – произнёс Руди.

– Брось, почини парню синтезатор, – вмешался Кутайба. – Мы же знаем, что ты можешь. Помнишь, ты говорил, что не починишь солнечную панель для старика Чиумбо? А потом просидел весь день и починил.

– Для тебя это выглядело так, будто я протёр всё щёткой и оно заработало. Ты даже не представляешь, как пришлось напрягать мозги, чтобы починить те батареи. Я облазил все инструкции изготовителя и все форумы, чтобы сравнить сопротивление каждого резистора. Отчистил их от векового мусора. Клянусь, там было что-то похожее на эктоплазму. Это глупая и ненужная работа. В этот раз я могу провозиться целую неделю и получу в итоге какой-то дурацкий работающий синтезатор. Абсолютно бесполезный.

– Ты же видишь, как этому малышу нужен музыкальный инструмент. Душа требует. Ты же сам был ребёнком. Неужели не помнишь, каково это – очень сильно чего-то хотеть?

– Я вырос на улице, – ответил Руди. Он всегда говорил спокойно, даже когда начинал злиться. – Если я чего-то очень хотел, это почти всегда была еда.

– Я тебе потом заплачу, – сказал Дарвин, он не позволял надежде появиться в его голосе. – Проси чего хочешь.

– Не надо снова начинать эту песню. Ладно, починю я твой идиотский синтезатор. Но ты будешь моим вечным должником, запомнил?