Олений колодец - Наталья Александровна Веселова

жижа, что три жертвы нешуточного недоедания не рискнули и попробовать сей деликатес… В другой раз, уже ближе к лету, идя все по тому же Невскому и очень страдая от жажды, они увидели уличную торговлю квасом, дружно бросились к бочке с краном – и сдуру выпили бы, наверно, по кружке, если б не затанцевал вдруг перед ними пьяный матросик, горланивший частушку нового времени: «Квас кипяченый, заварной, сырой водой разбавной, один пьет, семерых рвет!» Савва одумался, схватил Олю за руку: «Не стоит, право… Действительно, теперь не знаешь, чем любой глоток обернется…». «Ой, смотри, икра!» – вскрикнула Оля, указывая вперед. И действительно, два соловья-разбойника бойко торговали с застеленных газетой ящиков рыбьими головами и кетовой икрой, стоявшей на пыльной улице в открытых бочонках. Покупатели, хотя и явно «не буржуи», желали снять пробу, как истые «хорошие господа», – одной на всех длинной лучинкой… Новые хозяева жизни начисто вылизывали ее – и преспокойно втыкали обратно в икру. Оля прижала к губам кружевной платочек и вцепилась в локоть своего друга, со слезами шепча: «Что же это делается, Савва?! Кого мы освободили? Почему они такие?» Савва хотел ответить, как когда-то раненой Лене в госпитале, – что-то про агукающего младенца-Революцию, о том, что всеми этими явившими дремучую сущность людьми очень скоро займутся лучшие педагоги, – и слова застряли у него в горле, потому что как раз в этот момент их обоих зверски оттолкнул мохнатый громила в матросской форме, обернулся – и рявкнул в лицо Оле несколько таких бесстыжих слов, что даже Савве захотелось заткнуть уши, и он наивно понадеялся, что девушка их просто не поняла. «Похоже, это они нами скоро займутся, а не мы ими…» – сразу пришла пугающая мысль, и Савва резко оттащил Олю в сторону, пока она не затеяла со свойственной ей невинной бесшабашностью что-нибудь выговаривать невеже. Но оказалось, что девушка прекрасно осознала нависшую опасность и, более того, не на шутку задумалась. Она тесно взяла Савву под руку и боязливо пошла с ним рядом, как ни в чем не бывало озвучивая его потаенные мысли, которые он сам еще не решался додумывать до конца:

– Для чего все это, Савва? – тихо говорила она на ходу. – Этим людям нельзя было давать свободу… Их нужно было сначала – обучить и воспитать, а уже потом – освобождать… И царь-то именно это планировал сделать, только не вдруг, а постепенно!.. Господи! А ведь недавно всерьез предлагали его на Дворцовой гильотинировать! А он как лучше хотел устроить… Тогда, может, никакая революция и не понадобилась бы! А теперь… в обратном порядке – не получится… Точно не получится, Савва! И ты посмотри, как их много! Нас ведь гораздо меньше… Нас вообще очень мало – посмотри, кругом они! Ты представляешь, что они могут с нами сделать, если вдруг решат?

– И если найдется хороший вожак этой… стаи, – потрясенно закончил Савва. – А он найдется. И тогда нам… конец.

И вновь они шли по Невскому проспекту вдвоем, как всего лишь два месяца назад, когда, казалось, ступали по облакам, невесомые от счастья, – только теперь шаги их стали медленны и тяжелы, и стыли, замирая, сердца, и глаза не хотели видеть того, что кругом творилось… Зато они стали теперь несказанно ближе друг к другу, и Оля Бартенева была для Саввы Муромского не забавным трогательным олененком, весело скачущим по зеленой лужайке жизни, а возможной мученицей грядущей страшной эпохи – но тем дороже она становилась с каждым днем.

В июне вдруг ненадолго показалось, что исцеление внезапно оказавшейся в горячечном бреду России не за горами: после бурной манифестации с портретами Керенского[41], когда все газеты трубили об успешном наступлении и блестящей победе «богатырей 18 июня[42]», многие подумали, что армия «выздоравливает», что война, пусть и медленно, но движется к победному концу, а потом все быстро управится и станет «как раньше, только без царя»… Ни в университете, ни на курсах в том году выпусков не было, наступили в ожидании больших перемен бесконечные вакации, дальнейшая судьба студентов и курсисток повисла в воздухе – но сам этот летний воздух революционного Петрограда значительно повеселел, воспряли приунывшие горожане.

Однажды в полдень Оля резво бежала вдоль набережной Фонтанки навстречу Савве, размахивая газетой и крича издалека не хуже мальчишки-газетчика:

– Декабристов нашли! Савва, нашли казненных декабристов! На острове Голодай! Пестеля опознали!

Он подошел, взял из рук взволнованной девушки газету: на острове Голодай при прокладке водопровода действительно откопали пять тесно составленных гробов с останками мужчин со связанными ногами, один из которых оказался в мундире полковника 1820-х годов – а полковником из казненной пятерки был именно Пестель… «Знамение времени…» – подумал Савва и уже вовсе не удивился, когда Оля прошептала у его плеча:

– Это ведь не случайно, что именно сейчас… Словно Кто-то хочет сказать нам: «Вспомните, они первые начали, а вы так ими восхищались! Оглянитесь вокруг и посмотрите, чем кончилось!»

– Боюсь, что не кончилось, а только начинается… – задумчиво пробормотал Савва, сворачивая газету. – Ничего. Попробуем радоваться, сколько получится. Смотри, что я тебе принес, – он достал из-за пазухи пучок первой яркой редиски, купленный утром у торговки и тщательно промытый дома в трех водах. – Вот что приходится теперь дарить барышням вместо букетов…

Оля взяла его, счастливо засмеявшись, словно получила тугие бутоны молодых роз, и подняла к лицу, как цветы, фиолетово-розовые корнеплоды, задорно глядящие из зелени.

Савва оказался прав: «началось» уже через две недели.

В первых числах июля в городе снова прокатилась волна солдатских стачек и беспорядков, две ночи слышались звуки перестрелки то здесь, то там – и Савве стало ясно, что любопытная Оля, всегда бесстрашно бросавшаяся в гущу событий, на этот раз может нарваться на что-нибудь ужасное… совсем непоправимое… Он не решался даже про себя произнести это слово. Желая стороннего совета, Савва сбегал на 5-ю Роту, на квартиру университетского друга Васи Барша, – в прошлом неизменного товарища по многим веселым эскападам, но человека прямого и честного, в котором чувствовался твердый надежный стержень. Одинокая старая прислуга простодушно доложила, что господа сняли дачу по Финской дороге, и немедленно отдала Савве бегло нацарапанную записку от Васи – с адресом и приглашением «бывать без церемоний». Молодой человек постоял-постоял на пороге парадного, теребя в кармане бумажку, – и сорвался к себе, взлетел одним духом в квартиру и принялся лихорадочно собираться, думая лишь об одном: «Только бы Оля не заупрямилась! Не могу же я увезти ее насильно!»

Но Оля была бледна от