Тайна сибирских орденов - Александр Антонович Петрушин

успехах белых на всех фронтах. После эвакуации в Саранпауль туда прибыла делегация Бере­зовской городской управы с предложением о проведении мирных пере­говоров с красным отрядом. Но мы не знали об этом предложении, так как начальник Ляпинского боевого участка штабс-капитан Хрисанфов выпроводил делегатов из села и изорвал письменные воззвания город­ской управы и командира красного отряда Лепехина.

Благодаря счастливой случайности в составе делегации находился тесть подпоручика Туркова — Кушников Николай Тихонович. Он расска­зал о действительном положении на фронте и разгроме войск Колчака, а также отметил надежность новой Советской власти, отличной от той, которая была в 1918 году. Турков рассказы своего тестя пересказал нам: мне, Булатникову и Витвинову. Мы решили совершить переворот и сдаться красным без боя. Руководителем восстания выбрали Туркова. По его указанию я с милиционерами обезоружили сначала команду пу­леметчиков, затем остальных солдат. Печорских офицеров арестовали и обменяли на наши семьи, находившиеся в Щугоре. После переворота прошли мирные переговоры с начальником штаба красного отряда Губер-Грицем, который по приказу Лепехина гарантировал всем нам безо­пасность и свободу...»

Тогда красным кроме оружия и боеприпасов достался считающийся до настоящего времени пропавшим так называемый Березовский ар­хив — переписка Троцкого и Авксентьева во время их ссылки, арестант­ские дела и другие редкие бумаги.

В акте от 27 мая 1920 года о проверке материальной и продукто­вой отчетности Отряда северной экспедиции тов. Лепехина отмечено: «В денежном ящике отряда обнаружены золотые и серебряные вещи, нигде не записанные, опечатанный большой сверток со звонкой моне­той, 13 дел о бывших ссыльнопоселенцах и иные бумаги, представля­ющие историческую ценность».

Думаю, что Лепехин передал эти материалы, по всей видимости, компрометирующего характера, председателю Реввоенсовета Совет­ской республики Троцкому. Из рук в руки. Тем самым он заслужил его осо­бое расположение. За операцию по освобождению Тобольского Севера от белогвардейцев Лепехин был награжден Почетным революционным оружием — маузером с наложенным на его рукоятку орденом Красного Знамени (этим особым видом награды были отмечены за Гражданскую войну всего двадцать военачальников; почти всех их расстреляли в 30-е годы по вымышленным обвинениям как «врагов народа»).

Командир Отряда северной экспедиции Лепехин понимал: штурм хорошо укрепленных позиций белых в Саранпауле мог обернуться для красных катастрофой. Если бы не помощь восставших офицеров Туркова, Витвинова, Булатникова и начальника местной милиции Кислицкого. Поэтому Лепехин 31 января 1920 года отправил с ними письмо тюменскому губвоенкому: «При этом препровождаю сдавшихся без боя офицеров Булатникова Анатолия, Туркова Александра и начмилиции Березовского уезда Кислицкого Николая, которыми был обезоружен печорский отряд. Комсевотряда Лепехин. Начштаба Губер-Гриц».

Однако в истории края заслуга по освобождению Саранпауля от белых приписывалась... тому же Лопареву. В книге А. Б. Гамбарова указано: «Сильно укрепленный пункт белых почти у самого подножья Урала, в Саранпауле, благодаря искусно примененному Лопаревым маневру был занят очень быстро, ценой малой крови и жертв. Здесь были разбиты и пленены крупные силы врага и взяты большие воен­ные трофеи...»

Возражения, пожалуй, единственного здравствовавшего в 1958 году свидетеля (и участника) тех событий Зуева о том, что «...тов. Гамбаров извратил исторические факты, приписав операцию по разгрому белых в Саранпауле тов. Лопареву... ни крови, ни жертв не было — белые сда­лись без боя...», не воспринимались.

Но Гамбарова можно понять: он использовал воспоминания самого Лопарева. Если этим воспоминаниям верить, то Лопарев присоединил­ся к Отряду северной экспедиции в Березове, то есть в январе 1920 года. А с 21 декабря 1919 года находился в «глубокой разведке», проверял им самим же придуманные для устрашения Лепехина сведения о появле­нии в верховьях Конды неизвестного вооруженного отряда:

«...До Васпухолья мы с Никифоровым добрались без особых затруд­нений. Здесь в ожидании сборов проводника пристреляли оружие: я — наган, Арся — браунинг. У меня несколько лучше, прицел быстрее. Взяли проводника Лернова с двумя лошадьми, пошли прямиком по тайге и бу­реломам к юртам Кошатским на юго-запад. По дороге пустили пару пуль в “святое дерево”, громадный остаток кедра, разбитого грозой. Мерно потягивая лыжи, Арся на губах исполнял остяцкие мелодии. Ученик Московской филармонии, он быстро схватывал туземную музыку. Жаль беднягу: не удалось ему переложить ее на ноты. Особенное впечатление производил на меня марш остяков “Богу войны”. От жуткого перелива тонов, их жесткости и дикости волосы становились дыбом.

К вечеру 25 декабря мы добрались до юрт Кошатских. Со сторо­ны Конды Кошаты — самый отдаленный населенный пункт в 5—7 хиба­рок-избушек. Осмотрели пистолеты, переложили неудобные гранаты, насчупали зашитые в ушки сапог документы. Лошадей оставили далеко позади: выдадут ржанием. На улице ни души. Мороз скрипит и ходко подбирает дорожный пот. Ноги и тело просят тепла, пищи и отдыха. Послали в разведку проводника:

—  Об нас ни гу-гу!

Нет его 10 минут... 15, 20... Нервы напряжены. Наконец он выходит из избушки и, не глядя на нас, идет в другую сторону... возвратился через час.

—  Вчера здесь был отряд из 25 человек. Кто они: красные или бе­лые — неизвестно, остяки понять не смогли. Уехали обратно на Конду.

Прячем оружие под одежду и идем в избушку. Там — удивление, на­стороженность. Грязнущая детвора с большими животишками, босые, в одних рубашонках, испуганно таращатся из углов на покрытых куржа­ком незнакомцев. За чаем разговор о житье-бытье. Сказали, что мы аген­ты по продовольствию, что посланы проверить, как живет народ: хлеба в Конду не удалось завезти.

—  Второй год нету хлеба. Все рыба да рыба. Старики еще ничего, а у мо­лодых брюхо пухнет... Мяса нет, ружья все отобрали, чем зверя добудешь?

Обещаем запросить хлеб. Настроение улучшается, говорят свобод­нее, но по интересующему нас вопросу ничего толком сказать не могут. Ну, завтра дальше, в урман, к черту на рога. А сегодня спать и спать. Про­водника отпускаем. Разогретые чаем, снова надеваем полушубки и ту­лупы и валимся на одинарный, дующий всеми щелями пол избушки. Ночь прошла спокойно. Утром, наварив рыбы и пошвыркав чайку из “чаги” (нарост березы), наняли двух лошадей и двинулись по следам ушедше­го отряда. Но ни в следующей, ни в других деревнях мы не могли