Тайна сибирских орденов - Александр Антонович Петрушин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В сентябре 1921 года в Губчека поступило письмо Ялуторовского отдела народного образования: «В Ялуторовском уезде ощущается острый недостаток в работниках просвещения. Особенно не хватает учительского персонала. Из школ, существовавших в прошлом году, многие пустуют. Часть учителей убита бандитами. Положение крайне тяжелое. В Ялуторовском рабочем доме содержится осужденный на 5 лет Анатолий Булатников, который известен нам как ценный работник. Полагая, что дело борьбы с темнотой и невежеством должно быть поставлено в первую очередь и что успех этой борьбы возможен только при совместном сотрудничестве всех учреждений РСФСР, убедительно просим Тюменскую Губчека отпустить заключенного учителя Булатникова для работы в школе. ...В случае его побега обязуемся отвечать на основании существующих законоположений».
Точку в переписке с уездным просвещением поставило решение Губчека от 21 октября 1921 года: «В ходатайстве отказать ввиду наличия в губернии бандитизма».Также было отклонено прошение Тюменского исполкома о возможности освобождения из-под стражи Кислицкого «для использования его в охране общественного порядка».
Дети остались без учителя. Обыватели — без защиты. Проклятое время. Несчастная страна.
Белый исходКомандир Отряда северной экспедиции Лепехин, «препроводив сдавшихся без боя офицеров и начальника милиции Березовского уезда в распоряжение Тюменского губвоенкома», поступил правильно по форме. А по совести? Не знал, не догадывался о том, что трусливое тобольское военное уездное начальство сдаст их в Губчека?
Как там решали в то время судьбы арестованных, рассказал бежавший в 1929 году на Запад резидент ОГПУ в Турции Г. С. Атабеков[27], начинавший чекистскую службу с 1919 года в Екатеринбурге и Тюмени: «Председателем Чека и одновременно начальником особого отдела 3-й армии, находившегося в Екатеринбурге, был Тунгусков, старый матрос. Об этом недалеком человеке, жестоком по природе и болезненно самолюбивом, рассказывали страшные вещи. Его товарищами были начальник секретно-оперативной части Хромцов, человек очень хитрый, наиболее образованный из всей тройки, до революции мелкий служащий в Вятской губернии, и латышка Штальберг, настолько любившая свою работу, что, не довольствуясь вынесением приговоров, она сама спускалась с верхнего этажа в конюшню и лично приводила приговоры в исполнение.
Эта “тройка” наводила такой ужас на население Екатеринбурга, что жители не осмеливались проходить по Пушкинской улице, где в доме № 7 размещалась Губчека...
Это было 10 лет тому назад. Сейчас, в 1930 году, Тунгусков сам расстрелян за бандитизм, Хромцов, исключенный из партии, ходит безработным по Москве, и только Штальберг работает следователем по партийным взысканиям заграничных работников при Центральной контрольной комиссии. Их садистские наклонности получили некоторое возмездие только много лет спустя, после того как они погубили тысячи безвинных людей, прикрываясь защитой революции и интересами пролетариата...
Но вернемся в 1920-й, в кабинет председателя Губчека Тунгускова... Идет заседание коллегии Губчека. За столом, покрытым малиновым сукном, сидят Тунгусков, напротив него начсоч Хромцов и член коллегии Штальберг. Перед каждым из них листы чистой бумаги и список дел, подлежащих рассмотрению. За другим столом сидит старший следователь Губчека Рабинович с грудой папок на столе, которые он нервно и торопливо перебирает.
Тунгусков, одетый в матросскую форму, с впалыми щеками и выбитыми зубами, бритый, с редкими волосами, зачесанными назад, вертит в руках цветной карандаш и просматривает московские газеты. Хромцов, с опухшим от пьянства и бессонных ночей лицом, на котором выделяются маленькие заплывшие хитрые глаза, развалившись в кресле, о чем-то оживленно спорит с рядом сидящей Штальберг. Это молодая, не более двадцати пяти лет женщина с упрямым выражением лица, со светлыми, коротко стриженными волосами, с серыми мертвыми глазами...
— Ну, товарищи, заседание объявляю открытым. Товарищ Рабинович, начинайте доклад, — обратился Тунгусков к следователю, откладывая газеты.
Следователь взял первую папку и, вынув из нее лист бумаги с резюме дела, начал читать вслух. Заканчивает он обычными словами: “Принимая во внимание вышеизложенное, полагаю применить высшую меру наказания — расстрелять”.
Члены коллегии слушают следователя вяло или почти не слушают. Ведь это уже все согласовано до заседания.
— Есть какие-нибудь возражения, вопросы? — спросил Тунгусков. (Молчание). — Утвердить, — пробормотал Тунгусков в сторону следователя и поставил цветным карандашом крестик рядом с фамилией дела, которое слушалось.
Следователь также сделал отметку на постановлении и, отложив первую папку, сейчас же начал читать следующее дело. Он торопился. Чем больше дел рассмотрят, тем лучше. Нужно скорее разгрузить подвал с арестованными и дать место новым... врагам революции. А времени так мало. Всего два часа заседает коллегия.
Наконец заседание кончено. Следователь передал постановление членам “тройки” на подпись. Все, расписавшись, спешно разошлись. У каждого из них накопилось за два часа много новых дел.
Собрав бумаги, вышел за ними и следователь. Усталой походкой пройдя к себе в кабинет, бросил папки на стол и вызвал по телефону коменданта Губчека.
Через несколько минут вошел комендант Попов. Это высокий, широкоплечий детина, с рыжими, закрученными кверху усами. Он выглядит еще выше и здоровее рядом с маленьким и щуплым Рабиновичем. Одет он в черный кожаный костюм. Через плечо на ремне висит наган. На груди приколоты большая звезда и красный бант.
— Ну как, работы много будет сегодня, товарищ Рабинович? — спросил он, войдя в комнату следователя.
— Четырнадцать человек, — ответил Рабинович, передавая список коменданту...
Во дворе Губчека, в дальнем углу у самой стены находилась конюшня. Это был длинный темный сарай, где в одном углу были привязаны обслуживающие Губчека лошади, а в другом, ближе к выходу, навалена огромная куча навоза.
Вот ведут из комендатуры по двору двух крестьян.