Заколдованная усадьба - Валерий Лозинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Так вы согласны? - поспешно подхватил бывший полномочный управляющий.
- Фью, фью! Умная у вас голова!
Жахлевич протянул ему руку.
- Стало быть, решено?
Мандатарий напыжился, словно еще раздумывая.
- Гм, гм,- произнес он с притворной нерешительностью.
Жахлевич достал из кармана большой бумажник и стал медленно открывать его, позволяя мандатарию разглядеть солидную пачку длинных ассигнаций с изображениями коронованных голов.
На Гонголевского будто нежным ветерком подуло, и какая-то истома разлилась по всему телу. Рука сама потянулась к деньгам, а изо рта потекли слюнки.
- Одни сотенные! - прошептал он и тихонько причмокнул, а затем добавил вполголоса: - Вот прогоним студентика со двора, тогда можно будет и за другого приняться, за босяка этого.
Жахлевич молча пересчитывал ассигнации.
- Трех тысяч достаточно на первые расходы? - спросил он.
Мандатарий вздохнул то ли от жадности, то ли от угрызений совести.
- Я всегда предпочитал служить настоящему пану, а не какому-то там голодранцу,- сказал он важно и гордо.- Выбирать между графом и этим школяром? Да лучше быть под возом у первого, чем у второго на возу.
Жахлевич проворно бросил на стол пачку ассигнаций и раскрыл объятия. Достойные мужи сердечно обнялись.
- Договорились! - воскликнул Жахлевич.
- Договорились! - подтвердил мандатарий.
- Прочь голытьбу!
- Да здравствует настоящий пан!
После этих задушевных взаимоизлияний сообщники сели на свои места. Но мандатарий все еще не мог успокоиться. Брошенная на столик пачка денег вызывала в нем похотливую дрожь, притягивала к себе как магнит. Чувствуя, что больше он просто не выдержит, Гонголевский вдруг протянул руку к столику.
- Как бы кто не увидел… - и в мгновение ока сгреб всю пачку себе в карман.
Только теперь по его лицу разлилось невыразимое блаженство. Успокоившись совершенно, он шумно перевел дух и крякнул, словно сбросил с себя последнюю тяжесть. Жахлевич, искоса следивший за всеми движениями мандатария, ухмыльнулся.
- Теперь нам остается только обсудить порядок действия.
- Надо подобрать доказательства.
- Гиргилевич будет с нами?
- Без всякого сомнения.
- Вам обоим нетрудно будет вспомнить разные чудачества покойного, все, что могло бы служить доказательством его невменяемости.
- Хо, хо! Я и сам помню их без числа.
- И вы сможете присягнуть и найти других свидетелей, готовых подтвердить свои показания под присягой?
- Сущий пустяк!
- Начнем с того, что покойный был mente captus с самого детства.
- Нет ничего легче. Он ведь целыми днями просиживал в красной комнате возле своего сумасшедшего отца и вместе с ним кричал: «Не позволю!», «Протестую!»
Жахлевич задумчиво покивал головой.
- А позже? - спросил он.
- А когда молоко на губах пообсохло, он, милостивый пан, и вовсе распоясался. Что ни день, то конь заезжен, то еще какое бешеное самоуправство. Долго бы пришлось рассказывать, что он проделывал.
- Вы тогда уже служили в имении?
- Да, как раз поступил.
- И с тех пор Жвирский не менялся до самой смерти?
Мандатарий заколебался вдруг.
- О нет,- пробормотал он,- было время, когда он, казалось, стал совсем иным.
Жахлевич насторожился.
- Это было, когда Ксенька заморочила ему голову.
- А,- прошептал Жахлевич, словно что-то припоминая.
- Да, тогда он стал гораздо мягче. Но не надолго. Видели б вы его, когда Ксенька пропала без вести. Дикий зверь не так был страшен. Горе мужику, если он попадался ему под руку в ту лихую годину.
- Не будем касаться того времени,- прервал мандатария Жахлевич.- Человек, несчастный в любви, всегда выглядит сумасшедшим! Нам важнее установить, умел ли молодой староста, став хозяином имения, разумно вести хозяйство.
- Образ его правления вошел в поговорку.
- Кое-что я уже и сам знаю. Начал он с того, что приказал спалить в одну ночь все свои шестнадцать деревень, чтобы потом наново отстроить их по своему плану.
- О, это важный punktum juris, - воскликнул мандатарий.
- Если мы хотим быть уверенными в успехе, нельзя довольствоваться одним этим фактом.
- Я вам доставлю пятьдесят других!
- Например?
- Разве для суда не будет доказательством безумия то, что покойник при огромных своих капиталах в наличных деньгах, никогда не платил налогов и ежегодно навлекал на себя принудительное взыскание?
Жахлевич поднял брови, словно не до конца был убежден подобным доказательством.
Но мандатарий, нисколько не обескураженный, продолжал:
- Каждую осень, после бесчисленных и безрезультатных напоминаний, в имение приезжал налоговый чиновник для наложения секвестра. Извещенный о его приезде Жвирский всякий раз приобретал множество серебряных ночных горшков и выставлял их перед чиновником. Серебро было высшей пробы, ценность его перекрывала просроченный налог. А уж удовольствие хозяина при этом просто не поддавалось описанию. «Видите, чем я плачу налоги!» - похвалялся он, забывая, что кроме расходов, связанных с принудительным взысканием, он столько же терял на покупке серебра.
Жахлевич улыбнулся и кивнул головой.
- Вы правы, это в самом деле новый punktum juris,- прекрасное доказательство сумасшествия.
- Такого рода безумств я и до завтра не перечислю.
- Мы должны отобрать самые убедительные.
- Однажды,- продолжал вспоминать мандатарий,- молодой староста получил какую-то бумагу из округа, а у него в это время как раз находился еврей арендатор из Опарок, да он до сих пор живет там. На бумагу надо было ответить безотлагательно. Так вот, ясновельможный пан выбрал в толмачи этого самого арендатора, тот перепугался, стал отговариваться, мол, не умеет он писать по-немецки. «Ну так пиши по-еврейски, это все равно»,- приказал Жвирский, не задумываясь. Ни к чему были просьбы и объяснения. Пришлось еврею выкручиваться и отвечать на казенную бумагу на своем языке! -
