Тайна сибирских орденов - Александр Антонович Петрушин

не то мятежников, не то случайно попавших под пули. Еще расстреляли за нарушение во­инского долга постового милиционера Чечурова, при котором Витязев ударом ножа в спину ранил молодого, но умного и энергичного члена волревкома Михаила Колосова (он потом умер), а затем зарезал вбежав­шего в коридор Королева. У милиционера, правда, не было ни одного патрона, но против ножа Витязева он мог действовать штыком или при­кладом. На вопросы, почему он допустил убийство двух руководителей, только икал — то ли притворялся, то ли действительно лишился языка.

Протасов писал приказы и донесения в губернию. В первой теле­грамме в адрес Губчека и комбрига 61-й бригады ВНУС (внутренней службы. — А. П.) по-военному сдержано донес: “Сегодня в 12:00 в Обдор­ске вспыхнуло восстание кулаков. К вечеру восстание подавлено, но по­ложение остается тревожным. Мы держимся”. Дальше сообщались по­тери: наши и противника.

Вторая депеша была послана на следующее утро в Губком партии. Также короткая, но торжественная: “Умирая на постах революции, мы приветствуем нашу славную коммунистическую партию и родное совет­ское правительство. Будем стоять на своих постах до последней капли крови. В случае нашей поголовной гибели сообщить содержание депе­ши Центральному комитету РКП(б) и Совету Народных Комиссаров”.

—  Впоследствии, — заключает Волков, — мы со стыдом вспоминали эту телеграмму».

Стыдиться должно было не за слова, а за творимый в Обдорске террор. Он начался с доносов:

«Вечером 18 марта, — вспоминал Волков, — в мою канцелярию вихрем влетела Маруся Семяшина, активнейшая из наших женщин коммунисток.

—  Осип Петрович! Все узнала! Нерьяк-Егорка, Нерьяк-Мишка, Нерьяк-Яшка, Фурлей-Ванька — главные. Они стреляли в Глазкова. Хотели убить товарища Протасова, вас, захватить радиостанцию... А Чупров-старик (подразумевался Дмитрий Чупров, местный миллионер, “король тундры”) их вином поил.

Она с час перечисляла имена, передавала разговоры, слухи... А я слу­шал и записывал в свою записную книжечку.

Зырянские клички — Нерьяк, Фурлей, Ламда и т.п. были для меня лес темный. Никого я не знал ни в лицо, ни понаслышке. Слыхал только, что они не буржуи, а рядовые рыбаки, боевые фронтовики. Нерьяки — Георгиевские кавалеры: Егор двух степеней, а Михаил — четырех (пол­ный бант). То-то они так метко стреляли.

Постепенно выяснилась такая картина восстания. Мятежники, че­ловек сорок, с ружьями под малицами собрались в доме Чупрова. По сиг­налу набата — это поручалось местному дьякону — они должны были тре­мя группами напасть на ревком, казармы наших бойцов и радиостанцию, чтобы перебить “головку”: Протасова, меня, Глазкова, Королева и Фи­липпова. Почтовики хотели занять почту и порвать проволочную связь с Березовом. Они бросились на часового Обухова и убили его топорами, ломами и кольями. А Трубка и двое других проникли в аппаратную, где после ночного дежурства отдыхал политком Протопопов. Трубка тупым топором нанес ему четыре ранения в голову с повреждением черепа. Рассыльный Росляков бил его ломом, другие — чем попало. Но невзрач­ный на вид Протопопов оказался живуч. Схватив винтовку, он одного бандита проткнул штыком, другого ударил прикладом, потом, высадив оконные рамы, выпрыгнул в окно. Босой и окровавленный прибежал в наши казармы в доме купчихи Бронниковой и поднял тревогу.

Группа под командой Нерьяка-Егора (старшего из братьев), кото­рой поручалось захватить ревком и убить Протасова, по дороге встрети­ла Ивана Королева. Нерьяк-Мишка ранил его двумя выстрелами в спину. Но Королев добежал до здания ревкома. Там его увидел Витязев и добил. А Нерьяки вступили в перестрелку с нашим отрядом и сразили Глазкова. Третьей группе человек в двадцать поручалось захватить радиостанцию. Но эту толпу я, угрожая выстрелами, заставил повернуть обратно. К ним должны были присоединиться те двое, которые гнались за Тушкиным и получили от него смертельные пули.

Бандиты ошиблись в главном: напали на Протопопова до набата (сигнал) и, упустив свою жертву, дали нам возможность собраться вме­сте. Мятежники знали цену наших трехлинеек и побаивались их. Сами они были вооружены охотничьими двустволками, а некоторые — толь­ко топорами. Но среди них были опытные солдаты-фронтовики, а у нас только у меня был небольшой военный опыт, да Тушкин и Михайлов бы­вали раньше в боях.

Потерпев неудачу, повстанцы больше не предпринимали ника­ких действий. Поутру я начал... аресты и суровую расправу над всеми, кто участвовал в мятеже или помогал мятежникам прямо или косвенно.

Протасов объявил свирепый приказ Тобсевревштаба, в котором население извещалось о попытке контрреволюционных элементов поднять восстание и истребить всех борющихся за Советскую власть... “На удар мы ответили двойным ударом, — говорилось в приказе. — За каж­дую каплю крови наших товарищей буржуазия заплатит потоками своей черной крови, за каждую голову — сотней своих голов. Смерть буржу­азии!” Населению приказывалось помогать нашим армейцам вылавли­вать и уничтожать повстанцев... пособников и укрывателей...

В первую очередь я начал охоту за главарями — братьями Каневыми-Нерьяками и Фурлетом-Ванькой. Домишки Нерьяков окружили па­трули-двойки Донского и Михайлова, но встретили там вооруженный отпор. Наши залегли и стали подбираться к противнику, но, когда под­ползли к домишкам, там никого не оказалось. Как среди дня ушли банди­ты, так и осталось невыясненным. Не нашли и Фурлета...

В числе первых были расстреляны три женщины — жены Нерьяков и Трубки. Первой привели жену Трубки, маленькую, нечистоплотную женщину, в отличие от большинства зырянок, блиставших подчеркну­той красотой и опрятностью.

— Будьте вы прокляты! — вопила она на всю улицу. — Вы убили моего мужа, оставили детей сиротами! Убейте и меня! Я вас проклинаю! Вас бог накажет! — И рвала на себе волосы.

Я сказал конвойному: “Выполни ее просьбу, а с богом мы поговорим особо!” Двух ее маленьких детей мы отправили в детдом и дали им новую фамилию — Советские.

Долго и с жестоким пристрастием, угрожая винтовкой и кольтом, я допрашивал жену Нерьяка-Егора, полную зырянку с лицом мужчины и горящими глазами фанатички.

—  Говори, где муж?

—  Не знаю.

—  Скажешь? — приставляю ей дуло к груди.