Проклятие Шалиона - Лоис МакМастер Буджолд

– Одежда слуги – отличный плащ-невидимка, – сказал Кэсерил.

– О, да, – с улыбкой проговорил Умегат и пригубил вина.

– Так вы теперь… вы здесь – как дознаватель?

Неужели для него все теперь кончено? Ему, вероятно, предъявят обвинение пусть и в неудачной, но попытке совершить покушение на Дондо. Предъявят, осудят и казнят?

– Больше нет, – покачал головой Умегат.

– Так кто же вы тогда?

Кэсерил был безмерно озадачен, когда глаза Умегата заискрились смехом, и он произнес:

– Я – святой.

Кэсерил уставился на Умегата и смотрел на него долго-долго, после чего залпом осушил чашку. Умегат, дружески улыбнувшись, вновь наполнил ее. Сегодня выдался настолько странный денек, что Кэсерил ни в чем не мог быть уверенным, но он совсем не думал, что Умегат сумасшедший или лжет.

– Святой? – переспросил он. – Бастарда?

Умегат кивнул.

– Но это не вполне… не вполне обычная роль. Особенно для рокнарийца. Как вы пришли к этому?

Вопрос был абсолютно бессмысленный, но чего еще ждать от человека, который на пустой желудок опрокинул пару чашек вина? Голова у Кэсерила действительно шла кругом.

Умегат грустно улыбнулся. Взгляд его, казалось, был направлен не на собеседника, а куда-то внутрь, в глубины собственной души.

– Вам расскажу только правду. Имена уже не имеют значения. Это случилось давно, пролетела целая жизнь. Я жил в те годы на Архипелаге, был юным лордом, и я влюбился.

– В юности это происходит и с лордами, и с нищими. И не только на Архипелаге.

– Моему возлюбленному было около тридцати. У него был острый ум и доброе сердце.

– Но вы же жили на Архипелаге! Как такое возможно?

– Так уж вышло. В те годы я совершенно не интересовался религиозными вопросами. Но по каким-то причинам этот человек был тайным квинтарианцем. Мы собирались убежать. Вместе. Я сел на корабль, идущий в Браджар. Он не смог. В море я страдал от морской болезни и отчаяния и, как я думал, научился молиться. Я надеялся, что он сядет на другой корабль, и мы встретимся в портовом городе, который избрали нашей целью. Только через год с лишним я узнал, как он встретил свой конец. Об этом мне рассказал рокнарийский купец, с которым мы оба были знакомы.

Кэсерил пригубил вина.

– С ним поступили, как обычно поступают в таких случаях? – спросил он.

– Ну да! Отсекли гениталии и большие пальцы – чтобы пальцев было по числу их Богов.

Умегат, сложив ладонь так, чтобы большой палец спрятался в ладони, тронул лоб, сердце, живот и пах – так делают рокнарийцы, не признающие пятого из Богов, Бастарда.

– Язык они не тронули, надеясь, что он предаст остальных. Но он этого не сделал и погиб мучеником. Его повесили.

Кэсерил открытой ладонью тронул лоб, губы, сердце, живот и пах.

– Мне очень жаль, – сказал он.

Умегат кивнул.

– Я много думал об этом, – произнес он. – По крайней мере, в те часы, когда не был пьян и не занимался всевозможными глупостями. Молодость, сами понимаете! До всего доходишь с трудом. Но однажды я пришел в Храм.

Он глубоко вздохнул и, помолчав мгновение, продолжил:

– И орден Бастарда принял меня. Они дают приют бездомным, становятся друзьями тем, кто уже отчаялся найти родственную душу, возвращают чувство собственного достоинства униженным и оскорбленным. Они дали мне работу… Я был очарован.

Святой Храм. Кэсерил чувствовал, что Умегат опускает некоторые детали. И этих деталей достало на сорок с лишком лет. Впрочем, ничего удивительного не было в том, что такой умный, энергичный и целеустремленный человек поднялся в храмовой иерархии на такие высоты. Голова у него закружилась лишь при описании того, как полная луна сияет над покрытой снегом долиной. Умегат был мастером метафор.

– Отлично! Замечательно! Организация больниц, школ… расследования. Все это здорово. Только объясните мне – почему все-таки вы в темноте издаете сияние?

Умегат потер шею и, мягко потянув себя за косичку, спросил:

– А вы понимаете, что это такое – быть святым?

Кэсерил откашлялся.

– Должно быть, вы очень добродетельны, так? – произнес он.

– Вовсе нет. Совсем не обязательно быть добрым, мягким, любить людей и прочее.

В глазах его неожиданно блеснула искорка насмешки.

– Все дело в том, что… новый, неожиданный опыт меняет твои вкусы и предпочтения. То, что казалось страстно желанным, перестает быть таковым. Стремление обладать, гордость, тщеславие, гнев – все эти страсти теперь кажутся убогими и недостойными времени, которое тратишь на их удовлетворение.

– А желания особого рода?

Кэсерил не стал уточнять.

– Ах, это?

Лицо Умегата просветлело.

– Что касается этих желаний, то изменения почти не коснулись их. Или, сказал бы я, наоборот, они полностью изменились. Плотские желания, очищенные от грубости и эгоизма, от всех этих убогих наслоений, превратились в любовь. Но в центре всего, как я думаю, лежит не стремление к добродетели, а то, что живущее в твоем сердце зло вытесняется Богом, которому ты посвящаешь свою жизнь.

Умегат осушил чашку и продолжил:

– Боги любят великодушных мужчин и женщин, посвятивших им себя, как скульптор любит свой мрамор. Но в основе этой любви – не добродетель, а воля. Именно она становится резцом и молотом в руках Бога-скульптора. Кто-нибудь цитировал вам классическую проповедь Ордола относительно чашек?

– Это там, где говорится про святого, который все орошает своей живительной влагой? Я, первый раз услышал эту проповедь, когда мне было лет десять. Помню, мне стало смешно. Если святой все орошает, то у него наверняка будут мокрые башмаки. Но что вы хотите? Мне было десять, и, наверное, в нашем храме не нашлось священника, который смог бы толком объяснить юному Кэсерилу, что там к чему.

– Внимайте же, и, уверяю, скучно вам не будет.

Умегат перевернул свою чашку и, поставив ее на скатерть донышком вверх, произнес:

– Человек свободен в своей воле. И если он не желает этого, Боги не способны войти в его душу – так же, как я не сумею налить вина в эту чашку через донышко.

– Умоляю, не тратьте зря вино, – запротестовал Кэсерил, увидев, что Умегат потянулся за кувшином. – Я уже видел этот фокус.

Умегат усмехнулся, но протесту внял и вино лить не стал.

– Значит, вы уже понимаете, – продолжил он, – насколько бессильны Боги, если самый бесправный раб способен исключить их из своего сердца. А если он исключает их из сердца, то исключает и из мира, потому что лишь через человеческие души Бог способен явиться к нам. Если бы все было иначе и Боги могли по собственному желанию овладеть душой любого из нас, человечество превратилось бы в сборище кукол,