Олений колодец - Наталья Александровна Веселова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сказано – сделано. Экспедиция снаряжалась увлеченно, но недолго, и уже через полчаса, кое-как умытые и накрашенные, все в джинсах, футболках и кроссовках, шесть пьяных и оттого бесстрашных женщин бойкой голосистой стаей вывалились на залитый только-только по-настоящему разгоревшимся утренним светом величественный Измайловский проспект.
«Как странно, – подумала Оля, заглядевшись на белоснежный, похожий на дорогое пирожное собор, сверкнувший перед ними. – Откуда я знаю, что его купола – именно синие, а звезды – золотые? Для меня-то – все серое теперь… На картинке видела раньше? Нет, не то… Что-то другое, будто сердце знает… Или вот у этой темноволосой – Юли, кажется, – футболка красная… или, скорей, цвета фуксии… Спросить неудобно, а объяснять не хочется… Выходит, я все равно различаю цвета, только не обычным, а внутренним зрением? Не глаза видят, а душа? Но разве может быть такое?» – и, прислушиваясь к новой себе, тоже внутренним, а не внешним слухом, Оля задумчиво шагала за новыми подругами – от одной запертой двери до другой, от зарешеченной арки к следующей такой же, – в сторону недалекого Обводного канала…
Счастье улыбнулось им только на последней Красноармейской улице – Оля давно сбилась со счета относительно их номеров. Пройдя лишь пару домов от угла, они заметили слева гостеприимно открытую чугунную калитку в воротах под аркой и, разумеется, немедленно одна за другой проскользнули сквозь нее. Любознательные нетрезвые дамы оказались в типичном питерском дворе, каких нет больше нигде в мире: где угодно можно встретить более унылые или мрачные, и желтая, теплого оттенка штукатурка, используемая, скорей всего, с целью компенсировать отсутствие солнечных лучей, – тоже никакая не редкость на земле, и могучая липа запросто пробьет асфальт или раскидает булыжники в любом городе планеты, – но нигде, кроме как в однажды заклятом на пустоту[45] и сумевшем ее побороть Петербурге, так не стиснет сердце при виде застиранного лоскута далекого неба над грозно обступившими со всех сторон многоглазыми стенами…
– Во двор-то мы попали, но как до крыши добраться? – с большим сомнением спросила одна из опочанок.
– Через подъезд, – уверенно ответила Юля, та, что была в красной, согласно внутреннему видению Оли, футболке. – Со двора вход на черную лестницу для прислуги и вообще хозяйственную. Если подняться на самый верх, там точно есть дверь на чердак, а оттуда – на крышу.
– Между прочим, у них тут не подъезды, а парадные, – напомнил кто-то.
– Парадная лестница – та, что глядит на улицу, а здесь как раз черная, – наставительно пояснила Юля. – И нам именно сюда! – она решительно шагнула к двери и только собралась ткнуть в кнопку домофона, как дверь распахнулась ей навстречу, и из подъезда, держась за руки, выскочила, смеясь, юная пара.
Путь был свободен. Опочецкие почтарки – и Оля вслед за ними – начали героическое восхождение по черным ступеням, таким высоким, что к третьему этажу все уже задыхались с непривычки, цепляясь за крепкие старинные перила.
– Лестницу не меняли: смотрите, как ступени сточены, – заметила, отдуваясь, старшая из женщин. – Дом вообще на капитальном ремонте не был – все сохранилось, как сто двадцать лет назад сделали… Прикольно!
Вскарабкались до пятого этажа с единственной дверью и диваном прямо на лестничной клетке, миновали еще один узкий пролет вверх – и вполне предсказуемо уперлись в потолочную дверцу с вполне подходящим ко всей обстановке, тоже антикварным на вид замком.
– Можно было и не сомневаться, что заперто, – уныло сказала одна из дам. – Зря только упирались сюда карабкаться.
Но Юля смутилась лишь на пару секунд; она лихо отхлебнула из горлышка уже новой бутылки, наугад сунула ее вбок в чьи-то с готовностью подхватившие добычу руки, легко спрыгнула на площадку с диваном и вдавила палец в одну из трех разнородных кнопок, торчавших на стене у косяка квартирной двери. В напряженной тишине был слышен зверский рык звонка в квартире, но сама дверь оставалась по-прежнему немой. Вторая кнопка вызвала пронзительный свист, но с тем же результатом. Как и положено в сказках, сработала третья, изысканно музыкальная, – и дверь, деликатно клацнув, отворилась, явив в проеме худенькую бабушку в аккуратных седых буклях, которая, похоже, собиралась на работу – смотрительницей в дальний зал Эрмитажа или билетершей в филармонию: темное платье с белым воротником «ришелье» и замечательной янтарной брошкой просто не допускало мысли ни о чем другом.
– Извините, пожалуйста, нельзя ли попросить у вас на время лом или хотя бы фомку? – с изысканной учтивостью доверительно обратилась к ней Юля. – Видите ли, нам на крышу нужно, а ключа нет.
Старушка сдержанно улыбнулась:
– Ах, вам фомочку? Одну минутку…
Не закрывая дверь, она изящно повернулась спиной и балетной походкой направилась по узкому коридорчику вглубь квартиры. Стоя на пролет выше, женщины изумленно переглянулись. Не прошло и двух минут, как старая петербурженка вернулась, держа перед собой изящными пальцами солидное и тоже явно несовременное орудие взлома.
– Вот, возьмите, пожалуйста, – одарив просительницу еще одной улыбкой, она вручила ей прибор и бесшумно закрыла дверь.
– Что значит – петербуржская вежливость… – потрясенно пробормотала Юля. – Я, конечно, знала – но не до такой же степени…
Пользоваться фомкой умели все, кроме Оли, и после короткой потасовки за право сломать замок самая крупная из дам взяла дело в свои натруженные руки – и, не устояв перед несколькими ее артистичными движениями, замок с грохотом свалился на площадку, счастливо миновав все двенадцать неосторожных ног, густо на ней стоявших… Друг за другом влезли на пыльный, полутемный, захламленный и загаженный многими поколениями голубей чердак с низкими балками, без труда нашли узкую наружную дверь и так же легко расправились еще с одним нехитрым замком.
Дверь распахнулась от свежего небесного ветра, и все шесть удалых взломщиц гуськом выбрались на гулкую ржавую крышу, на которой мирно росли под июльским солнцем разнородные антенны и бездействующие печные трубы с оголившейся во многих местах кирпичной кладкой. Несколько разбуженных котов с оскорбленным мявом брызнули в разные стороны, лишь чуть-чуть посторонилась, даже не взмахнув крыльями, матерая ворона, взволнованно заворковали невидимые, но близкие сизари…
Рыжее море питерских крыш спокойно рябило под палевым от жары небом; как степенные лайнеры или бригантины, дрейфующие без парусов, чуть подрагивая в утреннем мареве, словно готовые раствориться
