Олений колодец - Наталья Александровна Веселова

неземное отчаянье в этой серии быстрых движений и, на секунду словно поймав волну, захлестнувшую в тот миг душу офицера, понял, что на месте жениха или невесты тот представил своего обожаемого ребенка – который уже никогда не поедет венчаться… Жених потряс головой, улыбнулся любимой и другу: сегодня нельзя было поддаваться унынию.

Вторым шафером слезно упросили стать пожилого господина, как раз закончившего молитву у какой-то иконы, и само венчание прошло, как в лихорадке: боялись сделать что-то не так, запнуться, произнося: «Имам, честный отче»[64], споткнуться, когда поведут вокруг аналоя, уронить одно из на толкучке купленных колец, поперхнуться вином, оступиться на злополучном коврике – и никто, конечно, не заметил, чья нога первая его коснулась[65]… Опомнились, когда уже звучали поздравления – не только от верного Васи Барша, но и каких-то совсем посторонних, простых измученных людей, оказавшихся рядом, – и вновь кланялись, благодарили, жали незнакомые руки…

И, наконец, вышли на Вознесенский проспект – сконфуженные, с натянутыми улыбками…

Находчивый Вася и тут, с всегда присущей ему прозорливой непринужденностью, сумел разрядить уже искрившуюся от напряжения обстановку.

– Знаете, раз уж нам удалось так ловко сэкономить на извозчике, то предлагаю потратить эти деньги с бо́льшим смыслом – и прямо сейчас проследовать на Морскую, дом пятнадцать, благо идти отсюда десять минут… Там, видите ли, уцелела моментальная фотография Жено́, мне недавно рассказали. Карточки выдают через десять минут – не ретушируют, правда, но как по мне, так это вообще лишнее… В наше прискорбное время, согласитесь, редко кому выпадает счастье получить свадебное фото.

Молодые бурно, даже, может быть, слишком, поддержали это начинание, и всей маленькой компанией, где тон по-прежнему усиленно задавал Василий, поспешили в сторону Исаакиевской площади. Фотография нашлась на предполагаемом месте – что само по себе уже было явным чудом и самым счастливым предзнаменованием, – и пусть не через десять, но через двадцать пять минут новоиспеченные супруги действительно получили на руки две еще сырые фотокарточки – неожиданно удачные, четкие, любовно отпечатанные с последней имевшейся у фотографа пластины на двух последних листах фотографической бумаги…

– Теперь со спокойной совестью могу закрываться, – печально сказал похожий на усатого плешивого кота мастер. – Больше уж ничего для моего ремесла не достанешь… Эх, Троцкий[66]… – и последовала очень точная, но совершенно непечатная, несмотря на присутствие даже не поморщившейся новобрачной, оценка деятельности председателя Реввоенсовета.

– Хорошо, что я к вам на фото третьим не влез, уж не исправить было бы… – улыбнулся Вася, разглядывая серьезные, с бледными улыбками лица на сразу же подаренной ему карточке. – Ну, а засим позвольте откланяться. Побегу к моей Асеньке с гостинцами. И так уж насколько задержался, как бы ей без меня хуже не стало…

Он поцеловал руку Оле, отсалютовал тряпочным узелком Савве, и полетел – светлая крылатка действительно создавала иллюзию полета – через замусоренную площадь, к Вознесенскому, в сторону Измайловских Рот, к себе на 5-ю… Молодые супруги, длинно посмотрев вслед его стремительной ладной фигуре, быстро переглянулись – и опустили глаза.

Обратно они, не сговариваясь, шли очень медленно, будто даже осторожно, на каждом шагу как бы выискивая законный предлог задержаться. Вот попалась на Измайловском линялая ситцевая вывеска с огромными корявыми буквами когда-то красного цвета: «Куриный бульон в кубиках! Питательно, дешево и вкусно!» – и тотчас зашли в бывшую бакалейную лавку, где на все последние «хорошие» деньги купили пригоршню странных маленьких кусочков темно-коричневого жира, обернутых бурой занозистой бумагой и издававших кисло-химический запах. Оля хотела убрать их в ридикюль, но испугалась, что помнется единственная свадебная фотография, – тогда Савва рассеянно ссыпал кубики в карман распахнутой по случаю внезапного майского потепления шинели – и хлопнул себя по лбу.

– Все, провалились за подкладку… В левом у меня уже год, как дырка, и много всякого добра там скопилось! Теперь будет повод провести ревизию, – он на всякий случай умолчал о том, что в правом-то никакой дырки не было, а лежал периодически педантично проверяемый и тщательно смазанный маузер «красная девятка», который, к счастью, до сих пор не применялся по назначению, – хотя однажды удалось удачно расколоть массивной рукояткой случайно подвернувшийся грецкий орех.

– Что ж ты раньше не сказал! – укорила Оля. – Я теперь знаешь, какая мастерица иголки с ниткой стала!

Повернули на свою 6-ю, миновали заплеванный и ободранный скверик, еще замедлили шаг. Молодая взяла супруга под руку, на ходу тесно прижимаясь к нему всем телом и, почти остановившись, подняла свой знаменитый «олений» взгляд:

– Савва, я должна тебе в чем-то признаться… – (Революция революцией, свобода свободой, а сердце юного мужа в этот момент неприятно толкнулось и мелькнула противная собственническая мысль: «В таком надо, вообще-то, до венца признаваться… Хотя я-то ей ничего о своих похождениях тоже не говорил… Ну вот сейчас и расскажу, чтоб вышло так на так…») – У меня теперь на спине – черный ворон. Большой, с раскинутыми крыльями, почти что от плеча до плеча…

– Что?! – изумился совсем не того ожидавший Савва. – Ворон?!. Какой ворон…

– Ну, татуировка. Как у одной актрисы из Нью-Йорка… У Френсис Уайт[67]… Я полтора года назад пошла и сделала… Больно было – жуть, мне даже морфий впрыснули… Теперь жалею ужасно, да ведь не смоешь! Никогда! Ты прости, что я тебе раньше не сказала… Боялась, что ты, когда узнаешь, не захочешь меня такую в жены брать…

Потрясенный Савва привлек девушку к себе – и вдруг ясно подумал, что ему было бы легче сейчас, если б она призналась в каком-нибудь своем грешном увлечении. Теперь же, когда наивное признание о во́роне высветило Олину абсолютную душевную нетронутость, – при всей ее нарочитой бойкости и самостоятельности – Савва на миг испугался той небывалой ответственности за эту рыженькую девочку, которую взял в жены и обязался беречь и защищать.

– Пойдем, – сказал он ей, как ребенку. – Нас там ждет полный стол всяких вкусных вещей…

И точно: увидев, что муж не сердится и как будто вообще не придает значения ее страшной провинности, Оля ободрилась и чуть ли не вприпрыжку поскакала вдоль узкой 6-й Роты. Дверь парадной стояла распахнутой настежь, легко и весело было, взявшись за руки, подниматься по пологим, залитым холодным майским солнцем ступеням на третий этаж…

Привычным движением Савва вставил ключ в замочную скважину и, еще полный солнечного – и Олиного – света, испугался не в ту же самую секунду, как обнаружил, что дверь открыта, а лишь в следующую, когда уже успел бездумно потянуть створку на себя… Замок был не взломан,