Олений колодец - Наталья Александровна Веселова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Теперь у меня, может быть, есть какое-то время, – с внутренним трепетом сказала она себе. – До того момента, как я умру от голода».
Только сейчас, завершив наиважнейшее дело, Оля впервые ощутила запредельную усталость, словно, утолив неотложную жажду, организм потребовал решить следующую по важности задачу. Она чувствовала, что еще немного – и готова будет лечь куда угодно, даже на усыпанный пластами штукатурки пол, тем более что она уже лежала на нем сегодня – и ничего… В сомнении пленница вернулась в комнату, окинула взглядом похороненную под завалом кровать… Но, в конце концов, судя по хромированной спинке, подо всем этим должна оказаться вечная, неубиваемая панцирная сетка!
На очистку спального места потребовалось не более четверти часа, употребленные Олей на то, чтобы таскать и таскать к кухонному окну сгнившие тряпки, обломки, бумагу, и под конец – неподъемный матрас, действительно похожий на разложившийся и засохший труп… Все было выброшено в бездну – и большей частью повисло на памятном обломке лестницы, зловеще выставившим острые железные концы… Вскоре перед ней, как и предполагалось, стояла широкая и почти чистая железная кровать с ровной панцирной сеткой – ничего, под голову можно подложить сумку: уже не жалко, все равно пропала хорошая вещь.
Устроив себе убогое изголовье, Оля осторожно присела на кровать, даже чуть-чуть покачалась: как, наверно, приятно было здесь спать на матрасе, пуховой подушке, под одеялом… Баюкает, как Черное море лодочку… Она пристроила подсвечник на по-прежнему замусоренном письменном столе, боком притиснутом к кровати, экономно затушила две свечи, оставив гореть лишь самую большую, третью, предусмотрительно придвинула ближе к краю зажигалку, на случай, если огонек погаснет… Собралась уже прилечь, когда внимание привлекла серебристая рамка, лежавшая на столе плашмя, картинкой вниз, – вероятно, стояла когда-то, но упала со временем. Да, это действительно оказалась фотография, единственная почти не пострадавшая, покрытая окаменевшей меловой коркой только сзади, – и Оля увидела молодую пару с обручальными кольцами на породистых руках. Со странным состраданием вгляделась она в этих давно умерших супругов, безмолвно взиравших на нее сквозь полупрозрачную дымку времени. Молодой мужчина в непонятной форменной куртке с блестящими пуговицами (точно не военный; может, чиновник?), хотя и сидел в деревянном кресле, но был, очевидно, высок и строен; юная жена его, наоборот, казалась маленькой, – потому что, даже стоя рядом с креслом, она ненамного возвышалась над своим супругом, склоняя к нему изящную головку в скромной черной шляпке. Ее глаза были сумрачно-темны, он же смотрел вдаль светлым сияющим взглядом – и все же явный отпечаток нешуточной заботы и грусти лежал на обоих лицах.
Оля осторожно прилегла головой на сумку, вытянула ноги, а фотографию держала, разглядывая, у груди. Появилось странное ощущение, что она больше не одна здесь, словно выброшенная на необитаемый остров, а с добрыми друзьями, готовыми помочь. Определенно, эта печальная, даже, скорей, измученная чета первая позвала ее из вечности!
«Какие вы милые… – шептала им Оля. – В наше время все знают: таких лиц больше нет. Отчего это? Загадка… Вы давно уже умерли – когда? Как? А вдруг вас убили? – но я все равно чувствую, что могу говорить с вами, и слышать ответ…» – она чутко вслушалась и вгляделась во мрак, будто и впрямь ожидая, что фотография оживет перед ней. Пламя свечи легонько подрагивало, играло тенями на одухотворенных лицах давно минувшего века, и откуда-то было ясно, что эти люди не растратили жизнь впустую, какая бы доля им ни выпала, – а думали, дерзали, любили. «Не то что я, – обреченно сказала себе Оля. – Замуж не вышла, ребенка… от ребенка отказалась, любви толком не знала… Печатала никому не нужные бумажки, изо дня в день одни и те же, варила кофе начальству, строчила старые тряпки на машинке «Подольск» и всю себя посвятила маме… Думала – так легче, все ж родной человек рядом… А оказалось…» И еще она вдруг постигла невероятное: что вовсе – совершенно, абсолютно, бесповоротно! – забыла и думать о своей недавней, так зверски обошедшейся с ней любви… Юра, Юрочка? Его будто разом смыло с ее потрясенной души, где он, как оказалось, жил лишь на поверхности, не пустив ни одного настоящего корешка в глубину: так первая же более высокая, чем предыдущие, волна, слизывает с мокрого прибрежного песка прутиком начертанное сердце, неуклюже пронзенное хвостатой стрелой.
Она собиралась недолго полежать расслабившись, разбросав ноги, блаженно ощущая, как разбегаются, тают волны тупой боли во всем исстрадавшемся теле… И, конечно, заснула беспробудно, рука соскользнула на сетку, отяжелела… А фотография счастливой, но горестью овеянной четы, всезнающе смотревшей сквозь грязную вязкую толщу жестокого столетия, мерно поднималась и опускалась на ее груди.
* * *
Проснувшись, Оля некоторое время лежала, не открывая глаз, и, вероятно, именно это и спасло ее от очередного припадка панического ужаса. Она успела вспомнить в общих чертах всю странную историю своего невероятного пленения, и потому, подняв веки и увидев за ними полное ничто, не взвилась с кровати, решив, что ослепла, а протянула левую руку в сторону и наверх, благополучно нащупала драгоценную зажигалку-выручалочку и добыла главное – огонь. Две оставшиеся свечи загорелись без особого треска – но узница немедленно с воем повалилась на жесткое ложе. До этого дня ей посчастливилось никогда не получать значительных ушибов, и поэтому только теперь она впервые столкнулась с неприятной очевидностью: серьезные травмы начинают по-настоящему болеть после отдыха; подвернув ногу в полдень, не трудно, лишь чуть-чуть морщась, проходить до вечера – зато вряд ли сумеешь ступить на нее с утра; сильно ушибившись спиной или грудью, можно бодро шагать с полной выкладкой до заката, но не подняться после восьмичасового сна…
Часы показывали половину третьего ночи. От каждого движения Оля непроизвольно издавала долгий стон, даже просто повернуться на бок оказалось пыткой, да еще и металлическая рамка с фотографией, соскользнувшая с груди во время сна, больно
