Олений колодец - Наталья Александровна Веселова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Другие, более насущные вопросы требовали безотлагательного решения – и, прежде всего, требовалось хотя бы просто встать на ноги. Это, конечно, удалось – но с трудом и мучением. Мученица потащилась на кухню, где тьма была едва-едва разбавлена, словно в хороший черный кофе добавили лишь одну каплю молока, – так что пришлось еще и возвращаться за подсвечником. Выходило, что хваленые петербургские белые ночи в июле уже утратили всю свою воспетую перламутровость и жемчужность: за оконцем стояла мрачная, явно беззвездная ночь, и только редкие звуки бессонных машин с Измайловского долетали до двора-колодца, который сразу поглощал их навсегда, как черная дыра неумолимо глотает галактики… Оля слегка усмехнулась, вспомнив о своем наивном намерении довисеть на лестнице до ночи и звать на помощь, дождавшись тишины. Она подошла к окну и крикнула во все горло: «Помогите!!!» – но услышал ее только один полуночный кот, неожиданно отозвавшийся рыдающим мявом из-под крыши прямо над окном… Оля поняла, что придется ложиться снова, потому что ни к какому путному делу или размышлению она сейчас все равно категорически непригодна, но сама мысль о железной сетке, которая вопьется при этом в увечное тело, причиняла боль. Вернувшись в комнату, она в раздумье остановилась перед шкафом. Он был закрыт намертво, и в теории там могло оказаться что-нибудь не особенно пострадавшее от времени – например, одеяло… («Или скелет», – подсказали из недр подсознания.) Отмахнувшись, она стала неистово тянуть на себя поочередно медные кольца на дверцах – и, наконец, почти оглушенная болью, выдернула одну из них. В лицо пахнуло неожиданно приятным древесно-цветочным запахом, через несколько секунд узнанным: сандал! Когда-то, в незапамятные годы, жених – тогда еще не отвергнутый – дарил ей духи с таким ароматом, а потом, закрыв глаза и трепеща тонкими ноздрями, чувственно вдыхал его с волос любимой… Оля поставила подсвечник на пол и боязливо сунулась внутрь шкафа, пронзенная странной мыслью: «Да я ведь вот так запросто заглядываю не куда-нибудь, а… в машину времени». В машине времени висело несколько длинных платьев – очень простых, мышастых, почти ничем не украшенных, – а на одно из них нацеплен был белый фартук с крестом. «Наверняка красный! Вон и косынка внизу валяется… Здесь жила сестра милосердия!» – догадалась Оля. На дне шкафа стояла раскрытая шляпная коробка и валялась какая-то обувь, а сбоку на крючке висела крошечная сумочка на длинной цепочке. «Ридикюль…» – вспомнила название Оля, протягивая руку к изящной кожаной вещице. Темная кожа (в этот момент Оля остро пожалела об утраченной возможности различать цвета, но понадеялась на шоколадно-коричневый) оказалась нежной, прекрасной выделки, с глубоким тисненым вензелем и замком-защелкой, легко поддавшимся. Забыв ненадолго о необходимости улечься на мягкое, Оля поддалась чисто женскому желанию рассмотреть внимательней красивую, ласкающую осязание вещь и, подхватив подсвечник, пристроилась к более-менее очищенному углу стола. Внутри сумочка оказалась обтянута светло-серым (голубой? бежевый?) шелком, содержала зеркальце в резной деревянной оправе и круглую гребенку, вероятно, черепаховую. Из крошечного бокового кармашка уголком торчал кружевной платочек, который, будучи осторожно извлечен, явил две вышитые таинственные буквы «Е.Ш.» Оля стала благоговейно засовывать его обратно – и вдруг палец ее провалился в дырку, оказавшись глубоко за подкладкой, – и сразу наткнулся на твердый кругляшок. «Монетка, надо же…» – Оля осторожно подцепила ее и извлекла на свет божий.
На первый взгляд находка показалась серебряной – впрочем, никакой другой Оля ее увидеть и не могла. Но, поднеся ближе к огню, она разглядела на одной стороне монеты знакомый профиль расстрелянного и канонизированного Николая II, а на другой – родного двуглавого орла, над которым тянулась выпуклая непонятная надпись «империал»… Зато под когтистыми лапами грозной птицы стояли три невероятных слова, которые заставили сердце на миг словно споткнуться. «Десять рублей золотом», – шепотом прочла потрясенная пленница.
Чуть позже в соседнем отделении того же антикварного шкафа были найдены три слежавшиеся до состояния невзошедших оладий подушки – мал мала меньше – и пара спрессованных, но совершенно целых и чистых одеял – на вид шерстяных. Подушки – шелковые, с тканым цветочным узором – поразительно быстро обрели при взбивании подобие былой пухлости, и Оле ничего не оставалось, как уронить на них словно окаменевшую голову, подстелив одно одеяло, а другим укрывшись. Свечи она задула, но сон упорно не шел – мысли крутились небывалые: «Возможно ли, чтобы все это оказалось зря?! Ведь если бы они там хотели, чтобы я умерла, – то зачем тогда все это? Отломился последний кусок лестницы, я бы повисела-повисела – и упала в конце концов… Но они показали мне это окошко – и позволили не сорваться, запрыгнуть в него, хотя я никогда не была особенно спортивной, – ну, разве в детстве за шелковицей лазила по деревьям… При таком падении я бы запросто переломала себе все кости, – но, кажется, получила только ушибы… Могла бы умереть здесь от жажды, но мне послали грозу и возможность запасти воды, а еще дали свет… Я уж решила было, что мне просто отсрочили гибель, обрекли умереть от голода, а не от обезвоживания, – и вдруг буквально получила в подарок золотую монету! Ведь если ее продать, то уж наверное хватит денег на обратный билет, и не придется просить у мамы… Но, чтобы все это сделать, – надо ведь отсюда как-то выбраться! Может быть, они хотят этим показать, что не следует опускать руки, а нужно искать выход? Невозможно же, чтобы мне послали все эти дары лишь для того, чтобы я лежала в разрушенной комнате на столетних тряпках и медленно издыхала! Для чего-то же это было им нужно!»
Оля поначалу не заморачивалась тем, что на полном серьезе размышляет о неких невидимых «них», находящихся в недоступном «там» и горячо пекущихся о ее судьбе, а когда внезапно
