Олений колодец - Наталья Александровна Веселова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Здесь есть выход, отчетливо поняла Оля. И ей предназначено искать его самой – через боль и безысходность – и либо найти и получить в награду свободу, либо доказать свою никчемность и быть заслуженно изъятой из этого мира. Ей дали последний шанс. И то была уже не догадка, но знание.
Невольница поднялась с убогого ложа, экономя силы и не делая резких движений, зажгла огонь и огляделась в полутьме. Простучать стены? Она прошлась все с тем же мясным молотком по кругу, постукивая там и тут, но везде нарываясь на одинаково глухой и безнадежный звук. То же самое ждало и на кухне, и в прихожей, и в узкой кладовке… Оля стучала и стучала, как про́клятая, пока, наконец, не отшвырнула неуклюжее орудие в бессильной злобе.
Нет здесь никакого выхода – не в сортире же он! Она все же заглянула и в это помещение, которое вчера еще приспособила по прямому назначению, поставив туда ведро для золы с крышкой, решив использовать его в качестве «поганого». Собственно, это оказалось единственное место в квартире, не претерпевшее почти никакого ущерба от действий безжалостного времени. Стены были выложены до половины рябой фигурной плиткой, цвет которой не получилось даже предположить, а выше виднелись широкие деревянные панели, не менее метра в поперечнике – ими же и был обшит далекий потолок. Какой-то слишком далекий… До него здесь метра три с половиной… Оля высунулась в несколько посветлевшую кухню: ночь уже явно перевалила через пик темноты, лохматый потолок прекрасно определялся в утренних сумерках и находился явно ниже, чем в уборной, – сантиметров на восемьдесят, не меньше. Она заглянула в комнату, в прихожую, в чулан: их высота равнялась высоте кухни, и выходило… Выходила полная несуразица: туалет – самое высокое помещение, а это значит…
Дыхание перехватило от простой мысли: если вдруг каким-то чудом пробить стену в нужнике выше уровня потолка остальных комнат, и сделать это в правильном месте, то попадешь… попадешь в помещение над этой квартирой! То есть, на чердак…
В груди словно плеснуло кипятком. Изувеченное тело неожиданно обрело шелковую послушность. Оля соображала лишь несколько секунд – кинулась в кладовку и почти сразу, отдуваясь и чихая от вековой пыли, вытащила оттуда массивную лестницу, проволокла ее с грохотом по полу и с первого раза затолкнула в уборную. Подсвечник она поставила на опущенную крышку бездействующего унитаза, а лестницу прислонила к стене слева от двери и, подобрав молоток, осторожно полезла вверх. Достигнув верхних панелей, пленница постучала по одной, по другой, по третьей: глухо. Неужели ошибка?! Она спустилась и переставила лестницу к соседней стене, занесла молоток, готовясь услышать привычный тупой стук, ударила – и вздрогнула всем телом, чуть не свалившись вместе с лестницей: на удар отозвался звук гулкий и певучий. Оля нерешительно стукнула еще и еще – панель звонко ответила: «Да! Да! Да!»
Она не помнила, как скатилась на пол, как лихорадочно рылась в ящике в поисках подходящего тесака, как взлетела наверх, не чуя ступеней… Засунула лезвие в едва видимый шов меж панелей, предвидя долгую тяжелую борьбу, повернула, тряхнула… – и раздался оглушительный треск. От одного движения, безо всяких усилий, панель отошла от стены и зашаталась, так что пришлось еще и придержать ее рукой, чтоб не принять на себя… Оля бросила тесак на пол, отцепила левую руку от лестницы и просто вынула квадратную плоскую фанерку, раскрашенную под дерево. А за ней, примерно на уровне пояса, если стоять на верху лестницы, в небольшом углублении оказалась обычная дверь – с петлями, ручкой и огромным засовом – скорей, не дверь, а лаз, через который можно было выползти только на животе.
С минуту она просто тупо смотрела на него, а потом вдруг выхватила из заднего кармана свой верный молоток и принялась что есть сил колотить по засову. Минут пять ничего не происходило, но наконец стало заметно, что пусть по два, по три миллиметра – но каждый удар выдвигает ржавую железку из глубокого паза… А потом была, наверное, пройдена точка невозврата, потому что задвижка лязгнула, отскочила – и Оля инстинктивно дернула ручку. Тонны пыли, грязи и голубиных перьев с разлету ударили ей в лицо – но, зажмурившись и отплевываясь, она со стонами тянула и тянула на себя неохотно покоряющуюся дверь. Из-за нее веяло запахом птичьего помета и старых досок, а когда удалось рывком распахнуть до конца, перед глазами предстала не тьма, а мягкий серебристый полумрак.
* * *
Телефон зазвонил в ту же секунду, как Оля запихнула вилку зарядки в розетку у своей койки в хостеле и придавила боковую кнопочку включения. Вернее, не зазвонил, а запел жалостливую песню про маму, немедленно вернув свою владелицу в те страшные минуты, когда она застряла над пропастью высотой в семь современных этажей. Получалось, что мама почти сутки не переставая набирала номер дочери, слышала жестокую отповедь: «Абонент не в сети» – и немедленно отправляла следующий вызов.
– Да, мама, – поколебавшись, отозвалась Оля.
– Ну, что ж… – донесся вполне бодрый, не особенно исстрадавшийся материнский голос. – По крайней мере, у тебя проснулась совесть, – и, не дав Олененку ни секунды для объяснений, мать трагически продолжала: – Зато теперь я знаю, насколько жестокая у меня дочь. Потому что только совершенно безжалостный человек может так отвратительно пошутить с собственной матерью… Это ведь еще придумать надо было – брякнуть, что улетела в Петербург! И пусть мать с ума сойдет… Пусть хоть сдохнет… А доченька посмеется – ха-ха-ха! Нагло соврать и сразу отключить телефон – специально, чтобы побольней ударить… И все из-за того, что мать посмела о ней побеспокоиться и позвонить! Проучить старуху решила, чтоб неповадно было, чтоб не лезла, куда не просят… Чтоб не мешала заниматься всяким непотребством… И не смей мне ничего говорить! – прервала она, звеня слезами, услышав, как дочка забулькала что-то в свое оправдание. – Теперь я знаю, с кем имею дело! Хороший урок мне преподала, можешь собой гордиться! А что я уже сутки на лекарствах живу – пусть тебя не волнует,
