Олений колодец - Наталья Александровна Веселова

Она быстро-быстро закивала, не отнимая рук от лица:

– Хорошо, хорошо, только… Только вы мне все равно не поверите… Со мной случилось то, чего вообще не бывает…

– Если бы вы знали моего прадеда… Чудотворца в своем роде… – сказал, усмехнувшись, Савва. – Вы бы поняли, что я способен поверить чему угодно.

Оля выпрямилась, стараясь взять себя в руки:

– Тогда мне придется начать с Владивостока и собственной глупости…

* * *

Савва имел не детскую веру в чудеса, свойственную недобитым романтикам, но зрелое непреложное знание: они происходят. Иногда хитро замаскированные под счастливое «стечение обстоятельств», а иногда и явные, дерзко входящие в противоречие с извечными законами природы. Он наблюдал их – с пониманием и уважением – и не искал приемлемых объяснений. Просто иногда внезапное тепло обливало сердце: вот опять! – и ложилась на душу новая тайная зарубка. Давнее детское «чудо о пшенной каше» положило всего лишь первую из них. Еще он навеки запомнил из детства синемордый грузовик «ЗИЛ», припаркованный в тихом ленинградском дворике, внезапно сорвавшийся с тормоза и бесшумно поехавший под уклон, – прямо на щебетливую, ничего вокруг не замечавшую стайку девчонок, игравших в классики. Никого не было за рулем многотонной махины – но, не доезжая буквально метра до мелом начертанных клеток, грузовик сам собой вдруг резко вильнул вправо, доехал до крытого спуска в полуподвал, уперся в него и застыл…

Савва и сам однажды, похоже, удостоился общения с обитателем иных сфер, пришедшим в нужный момент на подмогу: во время вступительных испытаний в художественное училище, успешно пройдя творческий конкурс, он уныло стряпал на письменном экзамене двухчасовое изложение – верней, уже закончил его и тщетно пытался проверить, лихорадочно вспоминая правила на деепричастные обороты. Неожиданно рядом с его столом оказалась высокая женщина в строгом костюме невзрачно серого цвета – он, конечно, решил, что это учительница. «С оборотами у тебя все в порядке, – бесстрастно сказала она. – Но здесь и здесь нужна частица «ни» вместо «не», после «а именно» поставь двоеточие, тут убери лишнюю согласную, а там – поставь: она непроизносимая, но пишется». Он поднял на даму благодарный взгляд, запомнил тонкое бледное лицо, в низкий узел собранные светлые волосы – и сделал все в точности, как она сказала, получив впоследствии за изложение отличную оценку. Не подойди она к нему – схватил бы трояк и вернулся, поджав хвост, в родную английскую школу на 8-й – если б еще приняли… И только потом призадумался: как такое вообще могло случиться – чтобы русичка подошла на экзамене к постороннему абитуриенту, исправила его работу и удалилась из кабинета, не взглянув ни на кого другого? Он расспросил товарищей – никто ее не помнил, никому больше она не помогла, да и позже ни одной похожей взрослой женщины в стенах училища он не видел. И Савва занес куда следовало очередную замету.

Теперь, дымчато-сиреневой, еще короткой, дышащей остывающим асфальтом июльской ночью, отдав своей дальневосточной гостье-возлюбленной бывшую мамину комнату, он лежал на дедулиной кушетке в исторической каморке и, заложив за голову руки, размышлял над произошедшим. Ну, первое и главное чудо осмыслению не подлежало: он крепко влюбился, и что-то в недрах души знало бесповоротно: это последний раз; не удержишь – извини. Но это было чудо – понятное: чудо бездонного милосердия Божия, чудо доверия и прощения. То чудо, про которое знаешь и которого всю жизнь ждешь…

А вот все остальное… Как могла больше века остаться незамеченной в доме целая – пусть маленькая и замурованная – но квартира? Положим, благодаря революциям девяностых, дом капитальному ремонту с полной перепланировкой не подвергался, как и его собственный, – так, латали кое-что по верхам – но все же? Это же нескольким поколениям коммунальных служб нужно было обладать фантастическим, запредельным головотяпством! Впрочем, тут же фыркнул он, именно в этом-то как раз ничего чудесного нет… Окошко в колодце? Его, конечно, видели с крыши – да мало ли, к какой квартире оно относится… Нет, чудо состояло не в этом.

Но Кто выполнил столь филигранный, полный скрытых смыслов узор из сплетения нескольких человеческих судеб, принадлежавших разным эпохам? Кто мог, ни на йоту не ограничив свободную человеческую волю тем не менее в нужный миг в нужном месте свести двух людей, чья встреча была априори невозможна? И не просто для счастья будущей совместности, а вручив каждому собственное, только в его руках пригодное орудие для выполнения высокой миссии. Оба они должны были безошибочно правильно уложить в целую неведомую им картину, словно два личных кусочка мозаики, два важнейших фрагмента сложного, многотысячного пазла с идеально совпадающими выемками и выпуклостями! И не даром дали за красивые глаза (впрочем, за ее-то глаза можно и даром), а принудили добыть через труд, страх и боль – так, чтобы обоих эта встреча потрясла и переродила… Иначе что ему – в провинциальной секретарше, однажды поставившей букву закона выше человечности и изящно за это наказанной, а ей – в стареющем питерском чудаке, цепляющемся за свое и чужое прошлое, ваяющем пустые безделушки на потеху людскому тщеславию? Но она хотя бы над смертной пропастью висела, от черных крыл отбивалась и совершила смертельный прыжок через бездну, чтобы стать другой, а он-то чем заслужил сей дар? Может, просто верой и верностью?

Через открытую дверь в коридор Савва прислушался: ни звука не доносилось из комнаты, где он устроил Ольгу на ночлег. Она спала. Наплакавшись, высказавшись, измотавшись, – спала, как спит выздоравливающий после кризиса на влажной подушке, с прилипшими ко лбу волосами, но этот первый пот – признак спавшего сухого жара. И очень хотелось верить, что Оля не видит во сне того неведомого красавца-мужчину, ради встречи с которым решилась пересечь чуть ли не полмира… Что он был просто ошибкой. Или нет, скорей приманкой, чтоб привести ее к нему, Савве… Завтра, когда они вернутся из той квартиры (скорей бы ночь прошла, не терпится все же оказаться там), он заберет ее из этого сомнительного и небезопасного хостела со всеми вещичками. Зачем ей тратить деньги, вырученные за царский империал (может, его тот Олененок потерял? – тогда этот унаследовал явно по праву), на убогую койку в общей комнате, когда здесь есть прекрасная отдельная, где ей будут только рады… рад?

Он встрепенулся: следовало поставить на подзарядку два мощных туристических фонаря, запастись каким-нибудь инструментом и – главное – подыскать для Ольги