Олений колодец - Наталья Александровна Веселова

– Это только сказать легко… Как вы себе это представляете? Вот я войду в наш с мамой дом и скажу: «Мам, я на пару дней заскочила – вот только вещи соберу – и улечу обратно в Питер навсегда, а ты тут как хочешь». Уволюсь, куплю билет и приеду к вам. Работы мне здесь сразу не найти – вы меня содержать собираетесь? Ну, положим, найду работу – не такая уж она у меня и престижная, в конце концов, так что найдется похожая, наверное… Но, думаете, я буду счастлива, зная, что на другом конце страны у меня мать убивается от горя? Вы такого счастья мне хотите?

– Все решаемо… – Савва осторожно взял ее за плечи. – Все дети должны вылетать из гнезда – так устроена жизнь. Вашу маму нужно в этом убедить, заставить взглянуть на ситуацию под другим углом… Дать ей понять, что вы ее не бросаете, будете приезжать – подумаешь, полдня лету! – просто у вас есть своя, отдельная жизнь…

Оля издала нервный смешок:

– Убедить отпустить меня? Мою маму? Вы ее просто не знаете…

И тут его прорвало:

– Вам сколько лет?! – жестко спросил он. – Не отвечайте, я знаю, в вашем паспорте сейчас подсмотрел – сорок пять! Полжизни уже прожито! Вы всерьез намерены пустить остаток псу под хвост? Вернее, посвятить маме?! Сколько еще лет вы ей отдадите?! Насколько я понимаю, в свои «под семьдесят» она в добром здравии, значит, еще лет двадцать пять продолжите вокруг нее прыгать?! А заниматься чем будете?! Снова ей на радость бумажки перебирать?! Кофе на подносике подавать всяким… всяким… – тут он очень кстати вспомнил, что после отпуска Ольга вернется к тому же самому герою-любовнику, которому он, в конечном счете, обязан ее появлением в Петербурге, и вся душа застонала: «О, нет, только не это!!!» – и он продолжил со злым сарказмом: – Зато мамаша будет довольна: вы в полной безопасности – если, конечно, кофеварка не взорвется! И, когда она, наконец… умрет… – Савва в запале чуть не брякнул «сдохнет», – вы и сами уже на восьмой десяток перевалите. Не поздно ли будет начинать жить?! Кстати, я-то к тому времени уж точно коньки отброшу, хоть и старше вас всего на пять лет…

Ольга испуганно смотрела на него и ничего не отвечала.

– У вас до конца отпуска еще неделя осталась, мы могли бы ее вместе провести, – несколько смягчился Савва. – А вы несетесь к ней, хотя хотите – я знаю, что хотите! – остаться со мой. Вот чем вы там эту неделю будете заниматься вместо того, чтобы мы с вами… радовались друг другу?..

– Вы не понимаете… – шепнула Ольга. – Я люблю маму. У меня никогда не было никого ближе… Приеду – утешу ее, чтобы она поняла, что я никуда не делась… Вот до отъезда начала постельное белье шить… И наволочки на подушки в гостиную… Шелковые… Как раз доделаю их – и она обрадуется… А там и отпуск кончится. Я знаю – это я сейчас здесь с вами прощаюсь, и плакать хочется, и кажется, что теперь это вы – самый близкий человек, но завтра… Завтра ведь все отступит далеко-далеко… Знаете, я читала у Цветаевой – какой-то ее перевод с немецкого, что ли… – она отступила на шаг и, глядя Савве в лицо, пропела: – «Храни господь, прекрасно это было. Храни господь, так быть и не должно[70]». Как про нас с вами сказано…

Он закрыл глаза и уже по-настоящему схватился за сердце – только вдруг она обвила ему шею обеими руками, на секунду крепко прижалась губами к уголку его рта, дав ощутить горький, неутоляющий поцелуй, – и отпрянула, не дала себя удержать. Савва рванулся было вослед, но Оля тихонько покачала головой – и сделала шаг к той двери, за которую ему не было хода.

Он машинально вышел в сияющий день и не торопясь направился пешком к недалекой парковке – высокий, тощий, привычно стильный, необратимо постаревший. Грусть стояла в сердце, как дождь, – но вдруг Савва остановился, вытянул из заднего кармана смартфон – «Смотри-ка, не украли, надо же…» – быстро отправил вызов, с кем-то поздоровался и спросил:

– Мне нужно точно знать, завтра уже сделаете отливку? – выслушав ответ, дал отбой, улыбнулся и прошептал: – Отличненько… Еще неделя, да день накидываем на всякий случай… Это у нас будет вторник…

Все так же стоя посреди дороги, обтекаемый с обеих сторон пестрым человеческим потоком и полностью к этому равнодушный, он несколько раз провел пальцем по экрану: «Ага, вот… Санкт-Петербург – Владивосток… С одной остановкой. Да уж переживу как-нибудь… Зато среда!» – и он нажал зеленую кнопку с надписью: «Купить».

Эпилог

– Как здорово. Даже не думала, что в Питере бывает зимой такая погода. Казалось, у вас темнота и слякоть. А у нас позавчера был жуткий снежный ураган, даже людей сносило. Я боялась, что рейс отменят. Обошлось… Думала, прилечу – а тут мокрый снег и свинцовые тучи… Прилетаю – а у вас просто праздник!

– Не иначе, в честь твоего приезда. День решил стать похожим на тебя – золото в лазури – как тогда, летом. Пока ты в аэропорту не застегнулась, я, кажется, видел под курткой голубой свитер…

– Ослепительно синий, надеюсь. Хотя надо сказать, что после того случая с исчезновением и возвращением цвета, я стала видеть все более ярким, чем другие… Ты въезжаешь на КАД[71]? Мы разве не к тебе едем?

– Ко мне, но через… них. Я ведь обещал тебе сюрприз.

– Это не совсем сюрприз – ты за полгода четыре раза прилетал к нам, и все четыре раза отчитывался о ходе… операции… Да так, что даже мою маму ухитрился умаслить: как ты в наш дом… м-м… зачастил… если так можно выразиться о прилетах во Владивосток из Петербурга… так она, кажется, другим человеком стала на старости лет. Во всяком случае, поколебалась ее уверенность в том, что для меня полюбить мужчину – знак равенства – предать маму.

– А я еще тот жук! Думаешь, я к тебе летал? Я к твоей маме летал.

– Щас как дам! К маме моей он летал…

– Чревато бить мужчину, когда он за рулем, да на четвертой полосе.

– Ладно. Скажи – мы на Васильевский? Но ведь Савву Муромского ты так и не нашел…

– Ты же знаешь. Его нельзя было найти – тот ров нигде не зарегистрирован, документов никаких… Весна восемнадцатого… Спасибо, хоть